В тихом омуте Светлофлотска
I
Я не высокая, во мне всего сто семьдесят сантиметров, но, как выража-ется Светка, — и мне не хочется ей возражать, — в мои семьдесят (понятно — без ног) сантиметров «вместилось столько прелестей, что и половины хватило бы на покорение полмира мужчин». О ногах разговор особый и приятный, наде-юсь, не только для меня, но и для той половины мужчин, о которой говорит Светка. Мои ноги — не только средство передвижения, но и предмет моей гор-дости. Их истоки, конечно же, не в окрестности ушей, как это часто приходится слышать от людей, склонных к гиперболам, а там, где и положено им быть, и стекают они мягкими, плавными изгибами, будто постепенно испаряясь по длинному пути к земле. Венчает это чудо природы (да не упрекнут меня муж-чины в нескромности, ведь я знаю, о чем говорю!) изящная стопа тридцать восьмого размера с тонкими длинными пальчиками, уложенными аккуратным рядком.
Вот так увлечешься, и будешь рассказывать о дивных пальчиках с розо-выми полированными ноготками, а на все остальное не останется времени. Впрочем, времени у меня достаточно, хотя я никогда не спешу: спешить особо некуда. До работы, где мы со Светкой в качестве программисток пытаемся реа-лизовать свое право на труд, я дохожу за пятнадцать минут. И дома меня никто не ждет. Хоть я и замужем уже четвертый год, едва ли половину этого времени мой любимый муж был на берегу. Такая уж у него работа: одни «учат самолеты летать», другие — ледоколы льды колоть. Я как-то привыкла все сама делать. Даже перевозить вещи из общежития, где я жила после института, в дом, остав-ленный родителями моему Алексею и его младшему брату, пришлось самой. Алексея тогда прямо от свадебного стола, как графа Монте-Кристо, оторвали и послали вызволять какое-то судно «из ледового плена», как потом писали мест-ные газеты. Так вот и живем мы с Виктором в старом родительском доме в со-стоянии ожидания. Я жду мужа, а он — брата. Сначала я и вовсе была одна, Виктор вернулся из Армии полгода назад.
Вдвоем, конечно легче жить и ждать. Как они похожи!.. Глядя на Викто-ра, я всегда вспоминаю Алексея. Я заметила, что Виктор тоже, будто в задум-чивости, часто останавливает на мне свой взгляд, и поначалу полагала, что и он в этот момент вспоминает кого-то, но позже некоторые наблюдения позво-лили мне сделать иные выводы. О, это были мелочи: не до конца задвинутый ящик шкафа, где аккуратной стопкой было сложено мое нижнее белье, невесть куда запропастившийся чулок притом, что я никогда не была растеряшей, сдвинутое с места кресло в моей комнате. Ясно, что в мое отсутствие он посе-щал мой уголок. Не нужно быть очень проницательной, чтобы догадаться, с ка-кой целью он разглядывал мое нижнее белье.
Тогда я и стала задумываться о его месте в моей жизни. Тоскливо как-то живем, однообразно.
«Можно же чем-то скрасить свое одиночество? — вопрошала я себя. — Должен же быть способ пощекотать себе нервы, развлечься, никак не оскорбляя мою любовь к мужу. Ведь не отворачиваюсь же я от экрана телевизора, когда вижу откровенные сцены, а напротив, так увлекаюсь, что начинаю представ-лять себя на месте какой-то из героинь. А мечты, и даже некоторые действия, которым я предаюсь, лежа в неразделенной ни с кем постели?.. И я вовсе не считаю это изменой: так — мелкие шалости, издержки долгого одиночества. По-чему бы в отсутствие мужа не воспользоваться мелкими услугами его брата, которые он, безусловно, с восторгом окажет? В конце концов, глупо ставить высокие чувства в зависимость от конструкции вибратора:».
Я стала украдкой наблюдать за Виктором, и очень скоро обнаружила то, что ожидала. В субботу, как обычно, я вышла из дома, чтобы пройтись по мага-зинам. План был прост и банален, ведь все мудрое уже придумали до нас: я «забыла» деньги и через некоторое время вернулась. Нет, я не изумилась кар-тине, свидетелем которой стала, потихоньку приоткрыв дверь в свою комнату; нечто подобное я и ожидала увидеть. Дело в том, что как-то в отсутствие Вик-тора я из обыкновенного любопытства обследовала его комнату и обнаружила в ящике стола: — ни за что не догадаетесь — плетку, да, плетеную из тонко наре-занных ремешков плетку. Тогда я немало подивилась находке, но теперь все стало таким прозрачным:
Да, так что же я увидела, когда заглянула в свою комнату? Виктор стоял на коленях и почтительно целовал оставленные мною перед креслом старые бо-соножки, в которых я хожу по дому; целовал медленно: то одну, то другую, по-вторяя с чувством глубокого почтения: «Госпожа Левая: госпожа Правая!». Признаться, меня отнюдь не покоробила эта картина поклонения моим вещам, напротив, я прониклась к себе вполне понятным уважением. Моему самолю-бию не могло не польстить такое подобострастие. Да, чувства его были доступ-ны моему пониманию. Не желая прерывать это священнодействие, потихоньку, на цыпочках я вышла из дому. Теперь мне все-все стало понятным: и то, что Виктор редко поднимал на меня глаза, в лучшем случае они останавливались на уровне моих колен; и то, что он всячески избегал называть меня по имени — не мог он сказать мне «ты», или просто назвать: «Ольга»; и то, что такой здоро-венный и симпатичный парень, придя из Армии, за полгода не обзавелся под-ружкой.
Интуитивно я чувствовала, что еще не вполне готова к роли, в которой меня видел Виктор, хотя было очевидно, что только таким предложенным им образом можно сохранять верность мужу, самой неплохо развлекаться в его от-сутствие, да еще и нести радость жизни его брату. Кажется, это называется «и рыбку съесть, и овцы целы», впрочем, я совсем не об этом.
Всю следующую неделю я тщательно готовилась к очередной субботе, на которую возложила определенные надежды. Я хотела, чтобы было все по всем правилам. Я взяла в библиотеке и очень внимательно прочитала «Венеру в мехах» Л. Мазоха. Одновременно я усердно занималась сочинением «Присяги Госпоже». Не скрою, это эпистолярное творчество немало меня позабавило. Мне было приятно сознавать, что мой будущий раб еще и не догадывается, чт? я ему готовлю. От этого сознания сладко ныло под ложечкой и учащалось ды-хание. Придумывая подобающие случаю щекотливые фразы, я вдохновлялась воспоминаниями подсмотренной сцены рабского поклонения моим комнатным туфлям, сцены, доставившей мне случайное удовольствие.
Но мне хотелось совсем другого — удовольствия не случайного, а спла-нированного мною. И получать я его должна была тогда, когда этого захочется мне, а не поклоннику моих поношенных босоножек. С большой ответственно-стью я подошла к подготовке своих будущих удовольствий.
Для начала я стала закрывать на ключ свою дверь, чтобы лишить буду-щего раба возможности беспрепятственно предаваться фетишизму. Только я по своему усмотрению могу разрешать, или запрещать ему удовлетворение его страстей с помощью моих предметов туалета. Для реализации моих коварных планов нужен был раб подготовленный, выдержанный, как вино, изнывающий от вынужденного воздержания, а потому готовый на блюдечке принести к моим ногам всего себя без остатка. Уж такой у меня характер: мне нужно все, или ничего, но лучше — все. И следовало сразу показать, кто от кого зависит.
Понятно, я удвоила внимание к своей внешности. Про то, что всякое мое движение руки и ноги в его присутствии было откровенно направлено на его охмурение, я даже и говорить не хочу. Одним словом, я расстаралась, чтобы за неделю подготовить все как положено. Все дальнейшие события показали, что мои энергия и время были потрачены не напрасно.
В долгожданную субботу я повторила свой нехитрый маневр с «забы-тыми» деньгами. Я уже не случайно оставила свои простенькие босоножки, со-стоящие из невысокой платформы и трех поперечных ремешков, возле самого кресла, а дверь в свою комнату приоткрытой. Для столь торжественного мо-мента я надела все новое: черные ажурные чулки с поясом вместо обычных колготок, кружевные трусики нежно-розового цвета, черный нейлоновый бюст-гальтер, плотно облегающую бедра кожаную мини-юбку. Весь ансамбль до-полняли высокие до колен в приличном состоянии сапоги.
Когда через некоторое время после ухода я потихоньку вернулась и не-заметно вошла в свою комнату, перед моим взором предстала ожидаемая мною картина. Виктор стоял на коленях, обхватив вытянутыми руками ножки кресла у самого пола, и лизал те места босоножек, которые еще не успели остыть от соприкосновения с подошвами моих ног. Я мысленно поздравила себя с тем, что не ошиблась в Викторе.
О, мне было приятно уже от одного созерцания того, что происходило! Просто жаль было прерывать эту пасторальную сцену любви человека к моей обуви, но я должна была это сделать во имя будущего блаженства.
В момент, когда он жадно вдыхал запахи, накопленные моими босонож-ками за весь срок их ношения, я решила обнаружить свое присутствие резким восклицанием:
- Замри!
Это ключевое слово детской игры действует подсознательно, а потому безотказно. Виктор действительно замер. Теперь я могла себе позволить мед-ленно и величаво, со всей грацией хищницы, на какую только оказалась спо-собной, прошествовать, да-да, именно прошествовать: павой проплыть, сбра-сывая по пути кожаный плащ и специально чуть касаясь сапогами его почти бездыханного тела. Даже голову задела носком сапога, когда неспешно опуска-лась в кресло, перед которым, застывший в ритуальном поцелуе, стоял он на четвереньках.
Слегка вытянув ноги, я разместила свои сапоги как раз напротив его ушей. Поскольку мое поведение его вполне устраивало, — о чем можно было судить по неподвижно-покорному виду его мощной спины, — я без промедления «застолбила следующий участок». Я приподняла правую ногу и поставила ему на голову, немало не смущаясь тем, что подошвы сапог только что соприкаса-лись с уличной грязью.
Такая диспозиция, как мне казалось, наиболее верно иллюстрировала наш с ним социально-сексуальный статус, не мной, понятно, предложенный. Я невольно представила себе эту картину со стороны, залюбовалась ею и даже пожалела, что рядом нет никого, кто мог бы увековечить ее с помощью изобра-зительных средств.
Итак, я не только застала Виктора врасплох, но и ошеломила своим пра-вильным пониманием его сокровенных устремлений. Нет, здесь нельзя было ошибиться, но, согласитесь, и ошибиться-то было трудно. Я надолго застыла в позе Цирцеи, попирающей превращенных в свиней почитателей ее неземных прелестей.
Загодя настроив себя на получение максимального удовольствия от предстоящей игры, я отнюдь не спешила произнести свою «тронную речь». Я просто сидела и получала эстетическое удовольствие от созерцания контраста: мой черный блестящий, но грязный сапог — на его белокурых тщательно вымы-тых волосах. Контрасты — моя слабость.
Согласитесь, мне некуда было торопиться, и я могла бы просидеть так, все более возбуждаясь от сознания своего величия, еще очень долго. Совсем иное положение было у него. Уже через минуту он чуть пошевелил головой, но нет, не посмел свергнуть иго моего сапога, а только попытался слегка повер-нуть голову, чтобы направить на меня вопросительный взгляд выразительных глаз, и снова замер так, ожидая моих действий. Но я не торопилась, совершенно уверенная в том, что под моим грязным, но царским сапогом он будет покорно ожидать моих слов столько, сколько мне заблагорассудится эти слова приду-мывать. Мы вместе переживали каждый свои чувства, и оба не торопились. Он — не мог, не смел одним движением головы разрушить созданный его вообра-жением стереотип отношений между рабом и Госпожой, а я — не желала, мне нужно было некоторое время, чтобы волна новых чувств, захлестнувшая меня, чуть-чуть отхлынула, а дыхание выровнялось.
Прошло немало времени, пока сердце умерило свои бешеные толчки, и я вновь обрела себя и свою уверенность.
- Я пришла домой! — нарочито громко и внятно произнесла я, наконец. — Надеюсь, тебе не надо объяснять, что из этого следует?
- Б-боюсь ошибиться:- пролепетал он стыдливо и чуть слышно из-под моего сапога.
- А ты исходи из того, что я все о тебе знаю, и все понимаю, и не бойся ошибиться, прояви галантность. Ты же не хочешь, чтобы мои ноги вспотели в сапогах?..
- Да, конечно: я сейчас! — воскликнул он, обрадовано. Выходило так, будто он для того и опустился только что на колени, чтобы помочь мне пере-обуться. Он осторожно составил мой сапог с головы, открыл молнию на одном сапоге, затем на другом, очень бережно, будто имел дело с хрупкими амфора-ми, только что извлеченными со дна океана, освободил мои ноги от сапог и на-низал на них мои домашние босоножки, которые только что тщательно выли-зал.
- Ты влюблен в меня, не так ли?! — произнесла я больше утвердительно, чем вопросительно. — И, как я поняла, не просто влюблен, правда? Ты обожа-ешь меня! — настаивала я. Мой голос звенел, окрашенный уверенными повели-тельными интонациями. — И если я лишу тебя возможности поклоняться мне, ты можешь лишиться смысла жизни, ведь так? Отвечай честно! — повысила я голос и пихнула его лоб еще не застегнутой босоножкой.
- :Я понимаю, это нельзя, — произнес он натужно и медленно, почти по слогам, не отрывая глаз от пола, — но ничего не могу с собой поделать: — по-степенно его речь становилась более быстротечной и чувственной. — Я боролся с этим все время, честное слово! Это выше моих сил! Я убеждал себя, старался переключиться на других, но у меня ничего не выходит! Я ненавижу себя за слабость! Вот я весь здесь: и если ты: если Вы меня прогоните, мне незачем жить.
Музыкой вливались в мои уши его слова: «Прогоните: незачем жить». «Нет, малыш, ты должен и будешь жить, и будешь радовать меня, и всячески ублажать, отдав свою жизнь служению мне. Своим мощным проявлением чувств ко мне, поклонением моей красоте ты вырвешь меня из серых бесцвет-ных будней и соткешь из радужных блесток своих фантазий праздник моей ду-ше. И я сама буду решать, сколько тебе жить и для чего!», — думала я, глядя на человека, поверженного моей колдовской красотой, стоящего передо мной на коленях и ловящего мой благосклонный взгляд.
В эту минуту я была благодарна ему за вознесение меня на трон, на Олимп. Разве его слова не обращали меня в античную Богиню? Разве я не могу по своему усмотрению и капризу вершить над ним свой суд: жестоко наказы-вать, когда и как захочу, или миловать, если он того заслужит?
- Успокойся, — милостиво молвила я коленопреклоненному Антею по-кровительственным тоном, который уже могла себе позволить, и положила но-гу на ногу таким образом, чтобы верхняя босоножка оказалась у самой его ще-ки.
- Ты ни в чем не виноват, — продолжала я вкрадчиво, сопровождая свою речь нежным поглаживанием его щеки крутым подъемом своей стопы. — Я по-нимаю тебя, твои чувства и вовсе не осуждаю. Скорее напротив, мне нравятся сильные мужчины, способные ради любви обуздать свою силу, принести ее на алтарь любви всю без остатка. Только очень мужественный и сексуально мощ-ный человек не устрашится выглядеть нелепо, представ перед обожаемой жен-щиной слабыми и беззащитными. Правда-правда, я так считаю!
Посуди сам, разве можно назвать мужской доблестью стремление физи-чески сильного мужчины подмять, сломать, поработить прекрасную женщину? Младенцу понятно, что показ своей силы перед существом беззащитным, не могущим сопротивляться хамству, на самом деле — проявление духовной убо-гости, душевной дистрофии. Я никогда голову даже не поверну в сторону неан-дертальца, топчущего дивное создание природы — нежные лепестки розы.
Сила умственно и духовно полноценного мужчины в его способности видеть, чувствовать, изумляться, восторгаться и высоко ценить все прекрасное, созданное великой Природой, поклоняться красоте. Иначе, для чего же сущест-вуют дивные цветы, волшебная музыка, обворожительные женщины? Кто же должен чувствовать, оценивать эту красоту? Я думаю — не одни только жен-щины. Иначе получается, что все прекрасное — для настоящих женщин, а что же мужчинам остается? — Все безобразное? Нет, настоящий мужчина не должен отставать в духовном развитии от женщин. А ты — именно такой. Таких муж-чин, восхищенных красотой, поклоняющихся красоте, покоряющихся красоте, на самом деле довольно много, иначе не было бы прекрасных стихов, изуми-тельных картин, божественной музыки. И именно такие мужчины позволяют достичь в любви высокой чистоты отношений. И я рада, что ты — могучий, му-жественный, красивый — испытываешь ко мне сильные и благородные чувства. И мне приятно, что именно ты принес к моим ногам свою силу, благородство, любовную страсть. А я как настоящая женщина просто обязана поощрять «ду-ши прекрасные порывы» в настоящих мужчинах. Думаю, я в состоянии пода-рить тебе возможность восторгаться моей красотой, поклоняться ей, рыцарски преданно и беззаветно ей служить. Я разрешу тебе исполнять мои капризы и изысканные прихоти. В конце концов, ты счастливый человек, ты можешь реа-лизовать себя, буквально, не выходя из дома. Я великодушно позволю тебе это. И, признайся, ты уже многое получил! — я лукаво и снисходительно улыбну-лась, приподняв его подбородок носком ноги, которая до этого поглаживала его щеку. — Ты целовал эти босоножки, правда, без моего позволения. — Я кокетли-во легонько пихнула подошвой его губы. — А где мой черный чулок? Должно быть, тоже хранится у тебя и тоже не обделен твоими ласками? — игриво про-должала я свои пытки. — Но это все — увертюра! — сменила я тон на серьезный. — Не думаю, что верхом блаженства могут долгое время оставаться для тебя без-духовные отношения с моим чулком, хотя какое-то время, безусловно, это дает вдохновение и заставляет мучаться сладкой мукой неразделенной любви.
Все время, пока я, такая красивая, лучистая, словно парящая над всем мирским, вдохновенно произносила свою «тронную речь», Виктор пребывал в состоянии сильнейшего аффекта, поэтому я не вполне уверена, что все мои проникновенные слова доходили до его сознания.
Чувствуя, что он, до краев переполненный впечатлениями, готов на все, лишь бы передохнуть от обилия обрушенного на него потока слов, я решила перейти к делу и выпалила на одном дыхании не терпящим возражения тоном:
- Я хочу, чтобы ты присягнул на верность служения красоте. Я пригото-вила тебе «Присягу», и ты ее сейчас громко и внятно зачитаешь.
- Я?! — только теперь воззрился он на меня с изумлением.
- Ну конечно, — ласково подбодрила я. Я умею придать своему голосу такие мелодичные интонации, что вряд ли родился мужчина, способный усто-ять перед чарующей музыкой, достигающей его слуха — «эффект античных си-рен»
- Подай мою сумку вон там!
Только теперь Виктору представилась возможность размять ноги. Он встал и отправился в указанном направлении. За то время, пока он ходил за мо-ей сумкой, хранящей нужный документ, я поменяла позу. Позиция «нога на но-гу» не годилась для торжественного момента принятия «Присяги». Теперь я си-дела с прямой спиной, положив руки на подлокотники кресла, расставив ноги на ширину плеч и чуть разведя колени, так чтобы для глаз, находящихся ниже уровня моих колен были заметны розовые трусики. Именно на такой уровень я намеревалась установить его глаза, когда он принесет мне сумочку. О, я дога-дываюсь, чем можно осчастливить раба! Еще сегодня он будет совершенно сча-стлив!
- Разденься и встань на колени! — приказала я строгим голосом, доставая из сумочки и подавая ему бумагу. — Для ритуала ты должен предстать передо мной обнаженным и беззащитным!
- Читай! — велела я, когда он выполнил требование обнажить свое тело. Его душа уже была для меня обнажена.
Он опустился на колени; при этом его глаза оказались выше расчетной отметки, и мне ничего не оставалось, как приказать ему положить бумагу на пол, указав место между босоножек, а ему ничего не оставалось, как низко склониться над бумагой, так как текст был довольно мелким. Теперь все было именно так, как мне хотелось, и, когда он изредка отрывал глаза от текста и приподнимал их, ничто не мешало ему созерцать мои нежно-розовые, словно лепестки цветка, трусики.
- "Я, Виктор Орлов, — читал он, — перед лицом высокочтимой и мило-стивой Государыни Орловой Ольги Александровны торжественно клянусь и обещаю, — он сглотнул, чуть приподнял глаза в мою сторону (как раз до уровня моих трусиков), сделал глубокий вдох и продолжал:
- быть верным Ее рабом во всякое время дня и ночи и столь долго, сколько угодно будет Госпоже;
- обращаться к Госпоже только на «Вы», добавляя всякий раз слова и словосочетания: «Госпожа», «Божественная Госпожа», «Прекрасная Госпожа», «Обожаемая Госпожа», «Ваше Величество» и т.п., и т.п., заботясь о том, чтобы всякое обращение ласкало высочайший слух благородной Госпожи;
- в присутствии Госпожи быть всегда на коленях, а, находясь от нее на расстоянии менее метра — распростертым ниц, пока Госпожа не при-кажет изменить положение;
- никогда не поднимать глаз выше колен Госпожи до особого Ее пове-ления;
- беспрекословно, с готовностью и удовольствием выполнять все пове-ления, капризы и самые причудливые прихоти Госпожи;
- безропотно, с рабским смирением и благодарностью, сносить от сво-ей Госпожи все унижения и наказания, воспринимая их как величай-шее из всех благ, притом помня, что стенания и униженные мольбы о пощаде в момент наказания приятно ласкают слух великодушной Госпожи;
И если я, ничтожный раб, невольно ослушаюсь Богоподобную Госпожу, пусть нещадно покарает меня ее плеть. Обещаю вместе с мольбами о пощаде произносить хвалу своей Царственной Повелительнице и благодарность Ей за доброту и великодушие. В знак признания своего добровольного рабства и со-гласия на безоговорочное подчинение своей воли воле прекрасной Госпожи почтительно целую подошвы Божественных Ее Ног".
Начав робко и даже бесцветно, Виктор все более воодушевлялся, пере-ходя от строки к строке, и закончил торжественно и парадно, будто пропел гимн своей великой страсти. По временам он отрывался от текста, чтобы глуб-же осмыслить и вобрать в себя прочитанное, и с благоговением поглядывал на меня, вернее, на мои трусики, на что я и провоцировала его, слегка раздвигая колени всякий раз, когда его взор обращался в мою сторону.
На меня моя же «Присяга», выразительно озвученная мужчиной, подей-ствовала, как нежные прикосновения к интимным местам. Я ощущала необъяс-нимое блаженство от каждого произнесенного слова. Кресло, в котором я сиде-ла с царственно гордой осанкой, меняло формы, подстраиваясь под ситуацию, пока ни обратилось в императорский трон. Оно поднималось и плыло над ми-ром, унося меня на самый Олимп.
Когда Виктор с особой торжественностью прочитал последнюю фразу, во мне все бурно ликовало. Я и сама не подозревала, сколько наслаждения мо-жет доставить обыкновенное чтение вслух. Определенно, внутри меня звучали струны, о наличии которых прежде я едва ли догадывалась. О! мне все это нра-вилось ничуть не меньше, чем моему рабу, который вот сейчас целованием мо-их ног поставит точку на своей участи. Опершись на подлокотники, я чуть при-подняла ноги, стряхнула с них босоножки и, уже готовые для поцелуев, водру-зила их прямо на «священный свиток» с текстом, как бы ставя на нем свою пе-чать:
- Ну же! — требовательно прикрикнула я на уставившегося в мои стопы тридцать восьмого размера Виктора. — Целуй, раб! Ложись на спину и лижи мне подошвы, пока не порвешь языком чулки! — я сказала это нарочито грубо и надменно, и потому, что произнесла это вслух впервые с такой откровенно-стью, у меня самой всколыхнулось все внутри.
Я живо представила, как сейчас он ляжет на спину, а я поставлю одну ногу ему на рот, а вторую — на горло, и буду потихоньку нажимать на кадык, пока он будет вылизывать один чулок, а потом поменяю ноги местами, чтобы не обделить ласками и другую подошву. Конечно, было бы приятней, если бы его язык скользил по голой стопе и нежной коже между пальчиками, но нельзя форсировать события. На сегодня и того было достаточно, что происходило. От предвкушения удовольствия я на несколько мгновений прикрыла глаза и стала ждать, ждать:
Глаза я открыла оттого, что услышала какой-то шум. Виктора в комнате не оказалось. Несколько секунд мое лицо с широко распахнутыми глазами, скорее всего, выражало сильное изумление, недоумение. Я едва успела изме-нить его выражение, когда в дверях вновь появился Виктор и, бухнувшись на четвереньки, спешно пополз к моему креслу. В зубах у него была плетка, кра-сиво сплетенная из ремешков свиной кожи. Я сдвинула брови к переносице и, топнув ногой, грозно зарычала:
- Как ты посмел без разрешения отойти от меня!
- Умоляю, простите меня, великодушная Госпожа! Я не хотел Вас раз-гневать, я только хотел преподнести Вам «скипетр» — символ Вашей власти на-до мной. Я сам плел: в Армии научился: — его глаза сияли восторгом и вы-ражали обожание и преданность, а я — дура — чуть было ни выдала себя, чуть ни обнаружила перед ним шаткость своей иллюзорной власти, чуть ни испортила всю игру. Попрекая за секундную слабость себя, я как истинная Госпожа долж-на была выместить свою досаду на нем, раболепно тянущем ко мне двумя ру-ками искусно изготовленную плетку. «Уж я сделаю это, будь уверен!», — зло-радно думала я, изображая меж тем на своем лице невозмутимое величие.
- Ты поторопился, раб! Я сама пошлю тебя за плетью, когда придет вре-мя! — голос мой креп и приобретал стальные нотки. — Вот теперь самое время. Принеси мне плетку, ничтожество, возомнившее себя способным указывать Госпоже, что ей делать! Виктор поспешно попятился к дверям.
Через несколько секунд он вторично нес в зубах плетку, искательно за-глядывая в мои глаза. Я приняла протянутый мне символ власти и зашвырнула его за дверь, как это делают, дрессируя собак.
- Принеси!
Он приполз еще раз. Не раздумывая, я снова забросила плеть. Он чуть ни бросился за ней, да вовремя остановился, поняв, что приказа не было.
- Ползи на брюхе и неси в зубах! — все больше входила я во вкус игры. Когда я насытилась дрессурой, я, наконец, соблаговолила принять от него плет-ку.
- Теперь приступим к заключительной части сорванной тобой церемо-нии, а затем ты будешь наказан за своеволие. — Я вновь подтянутая, прямая, как струна, уже сидела с высоко поднятым подбородком. — На спину! — резко отда-ла я команду и указала пальцем место у своих ног.
Через мгновение он уже лежал. Я отказалась от первоначального плана самой взгромоздить на него ноги и приказала ему:
- Я разрешаю тебе поставить мою правую ногу себе на горло, а левую — на рот. — То, с каким почтением он выполнил приказание, утвердило меня во мнении, что следует поочередно: то совершать над рабом насилие, то разрешать рабу совершать его самому над собой, выдавая это разрешение за проявление высочайшей милости, тогда раб пресмыкается с особым усердием.
Итак, без всякого усилия с моей стороны, ноги уже были каждая на сво-ем месте и ожидали заслуженных ласк. Да, я заслужила блаженство, в котором теперь пребывала. Он жадно лизал мою левую ногу, бережно поддерживая ее обеими руками, в то время как правая давила на его незащищенное горло. И тем усердней он лизал, чем сильней становился нажим моей изящной ноги тридцать восьмого размера, увенчанной аккуратной стопочкой тонких белых пальчиков. Не скрою, я во все глаза глядела на эту чудную сцену, упиваясь своей безгра-ничной властью. Я до того увлеклась, что не сразу услышала его хрипы и по-чувствовала, что движения его языка несколько ослабли. Мне не понравилось, что его горло оказалось не таким выносливым, каким ему следовало бы быть для моей услады, но вовремя вспомнила о плетке, которую все время судо-рожно сжимала в правой руке.
- Сейчас я взбодрю тебя, жалкий раб! — закричала я, разгоряченная ви-дом его конвульсий под моими дивной красоты ногами, способными, как ока-залось, топтать не только землю, но и лицо раба. С этими словами я больно стегнула раба по животу, затем, изловчившись, по внутренней стороне его бе-дер, а потом, все более возбуждаясь, — куда попало. Я просто обезумела от при-лива страстного сексуального желания. Я вскочила с «трона» и продолжала изо всех сил стегать то, что еще недавно было гордым красавцем, на которого за-глядывались девчонки-одноклассницы, а теперь — раздавленным рабом, обхва-тившим мои тонкие лодыжки руками и покрывающим страстными судорожны-ми поцелуями пальцы моих ног.
- Госпожа! — хрипел он. — О, Госпожа! Простите меня, милостивая Гос-пожа!
Когда я достигла оргазма, он, весь исполосованный моей плеткой, похо-же, тоже дошел до «точки росы» и секундой позже уже тихо лежал ничком, поджав под себя ноги и вздрагивая всем телом.
Уставшая, но счастливая от переполнявших меня совершенно новых ощущений, я свалилась в кресло, тяжело дыша и поправляя разметавшиеся во-лосы. Пока мы отдыхали, я обдумывала, как жить дальше. Мое новое положе-ние сулило много приятного. Мне казалось справедливым освободить себя от некоторых обязанностей, переложив их на могучие плечи раба. Я подумала, что справедливости ради раб должен не только удовлетворять сексуальные запросы Госпожи, но и в быту обслуживать Ее. Дело Повелительницы — повелевать. От этих приятных мыслей мне стало весело, и я с благодарностью подумала о сво-ей судьбе, так вдруг обласкавшей меня, высветившей из толпы мне подобных золотым лучом счастья.
- Раб! — томно позвала я. Он оторвал от пола голову и поднял на меня глаза пса, светящиеся радостью оттого, что его позвала хозяйка.
- Слушаю, Ваше Величество! — с готовностью откликнулся он.
В его голосе было напряжение, вызванное, как мне кажется, боязнью быть отвергнутым мною. Это вновь наполнил мое сердце гордым ликованием. Мне было чем гордиться. Я заслужила свое торжество. Я не торопилась разре-шить его сомнения. Он должен всегда быть в напряжении. Следует всегда не додавать рабу, а лучше — просто лишать его страстно им желаемого. Он должен служить моим прихотям, а не я — его, и в идеале счастьем для него должно быть удовлетворение именно моих потребностей. А вот я, кажется, увлеклась в пер-вом же общении с рабом. Я позволила ему удовлетвориться без моего на то всемилостивейшего позволения. Это огромная ошибка, исправить которую мо-жет только его молодая нерастраченная страсть. Хорошо еще, что он целовал лишь чулки, не касаясь моей нежной кожи и упругого тела. Вот что оставит его в состоянии неудовлетворенного желания. Впредь следует запретить ему удов-летворяться без специального на то разрешения. Он должен вымаливать это, а не пользоваться временной потерей моего над ним контроля. Все эти мысли прошли молнией, и через миг я уже знала, как должна себя вести. Я подняла его подбородок довольно длинной ручкой плетки и менторским тоном произнесла:
Я преподнесла тебе небольшой урок послушания. Поскольку ты прови-нился впервые, я тебя великодушно прощаю. В следующий раз ты будешь серь-езно наказан. И еще, самое главное: если ты еще раз позволишь себе забыться, как сейчас, и: ну, сам понимаешь — в самый ответственный момент покинешь свою Госпожу, я свяжу тебя крепко-накрепко и оставлю так на день-два без своего общества. Впрочем, я — великодушная и предоставляю тебе выбор: ты можешь просто уматывать из моей жизни не на день связанным, а навсегда — свободным.
- Не надо, Госпожа, пожалуйста. Господи, ну простите же меня! Я же не хотел! Так случилось: Умоляю: что угодно, только не гоните меня! — он бук-вально рыдал, распластавшись у моих ног и утюжа лбом линолеум.
Я умилялась, наблюдая бурные излияния его чувств ко мне. Конечно же, его отчаяние так мило выражалось, что не могло оставить меня равнодушной. Ну, как я могла ему запретить любить меня, страдать за любовь? Я закурила си-гарету и, пока курила, молча взирала на его страдания, считая их вполне заслу-женными.
- Не знаю, право: ты меня очень огорчил, ведь твой поступок мож-но расценивать как предательство, — решила я через некоторое время подлить масла в огонь, сжигающий моего раба.
- Госпожа! Госпожа! Я умаляю Вас! Ну, как мне искупить вину, я больше не могу?! — неистовствовал раб в мое удовольствие. Его лоб оставлял вмятины в полу, и это меня очень забавляло. Он сам наказывал свою горячую голову.
Решив, что он наказан достаточно, я решила, наконец, проявить вели-кодушие.
- Я прощаю тебя, но только один раз. И все же мне придется тебя жес-токо наказать за предательство. Предательство несовместимо со званием муж-чины. Я подумаю, как тебя наказать. — Вот как ловко я все представила. Пусть мучается сознанием своего немужского поведения. Ради искупления подобно-го проступка он без раздумий отдаст жизнь.
- Благодарю Вас, Госпожа! — радостно возопил он, и было не ясно, за что он благодарит: за мое прощение его провинности, или за обещание жесто-ко наказать. Скорее всего, просто за то, что я его не отпихнула, и, коль скоро обещала наказывать, значит, он может рассчитывать на продолжение игры. — Позвольте поцеловать вашу божественную ножку? — с трепетной надеждой и придыханием в голосе попросил он.
- Нет, не позволю! — строго сказала я. — Лижи пол возле моих ног и будь благодарным за это своей великодушной Госпоже!
О, богоподобная Госпожа! — с чувством воскликнул он, вновь возбуж-денный моими словами, и уткнулся в пол губами. Он ползал вокруг моих ног и обмусоливал линолеум, касаясь щеками моих стоп.
«Да, рабу обязательно нужно повторять, что он — раб, и демонстрировать свою над ним власть с помощью сурового наказания. Власть должна быть ощу-тимой духовно и осязаемой телесно. Незыблемость власти поддерживается жестоким подавлением свободы воли». — Взирая сверху вниз на своего покор-ного раба, добросовестно усмиряющего свою гордыню под моими стопами, я имела право философствовать на тему власти. Это, однако, не помешало мне отстегнуть и скрутить с себя обласканные рабом чулки и увлажнившиеся во время игры и утратившие утреннюю свежесть нежно-розовые трусики. Все это я побросала прямо на голову раба.
- Постираешь это «Лоском», только аккуратно, и не отжимай, а то ис-портишь вещи, — обыденно, будто само собой разумеющееся, промолвила я. — Марш в ванную за мной! — раб покорно пополз за мной на четвереньках.
Мне нужно было принять душ, и все время, пока я это делала, раб стоял на коленях в обнимку с моими чулками и трусиками, ожидая меня за дверью. Накинув халатик, я проскользнула мимо него, даже не глянув в его сторону, обдавая запахом свежести и туалетной воды и роняя на ходу:
Приготовишь обед, а то заигрались мы, а уже время обедать. Когда бу-дет готово, постучишь мне. Я пока полежу, почитаю.
***
Как чудесно было растянуться на постели и предаться благородному ни-чегонеделанию! У меня и прежде-то было не много обязанностей по дому, а теперь и вовсе можно сибаритствовать, сколько душе угодно. Можно зани-маться только горячо любимой собой, и уже одним только этим счастливить обожающего тебя раба. Есть, отчего вскружиться голове. Я была действитель-но, как хмельная. Я блаженно потянулась и зажмурилась, как кошка, обласкан-ная хозяйской рукой. Даже читать мне не хотелось, а хотелось придумывать себе и живому «вибратору» новые развлечения. Ведь теперь я в ответе и за не-го — хозяйка должна заботиться о своих вещах. «На сегодня, пожалуй, хватит, — думала я, раскрывая »Письмена Бога« Х. Л. Борхеса. — Нельзя слишком щедро раздавать подаяния: очень скоро оскудеет щедрая рука, да и подаяния, войдя в привычку, станут обыденными, не будут столь восторженно восприниматься принимающим их нищим. Нет, подачки следует выдавать по крохам, с боль-шим перерывом, когда забудется предыдущая, и иссякнет надежда получить следующую. Тогда только и достигается эффект благодеяния. Изголодавшийся нищий за крошку хлеба будет целовать ноги благодетеля. Неделю будем отды-хать, тем временем придумаю сценарий второго акта. Все это время он будет жить трепетной надеждой на продолжение и терпеливо ждать, когда я позво-лю ему быть вибратором, стелькой моего сапога, ковриком у моей кровати, креслом, подставкой для ног, моим
Я не высокая, во мне всего сто семьдесят сантиметров, но, как выража-ется Светка, — и мне не хочется ей возражать, — в мои семьдесят (понятно — без ног) сантиметров «вместилось столько прелестей, что и половины хватило бы на покорение полмира мужчин». О ногах разговор особый и приятный, наде-юсь, не только для меня, но и для той половины мужчин, о которой говорит Светка. Мои ноги — не только средство передвижения, но и предмет моей гор-дости. Их истоки, конечно же, не в окрестности ушей, как это часто приходится слышать от людей, склонных к гиперболам, а там, где и положено им быть, и стекают они мягкими, плавными изгибами, будто постепенно испаряясь по длинному пути к земле. Венчает это чудо природы (да не упрекнут меня муж-чины в нескромности, ведь я знаю, о чем говорю!) изящная стопа тридцать восьмого размера с тонкими длинными пальчиками, уложенными аккуратным рядком.
Вот так увлечешься, и будешь рассказывать о дивных пальчиках с розо-выми полированными ноготками, а на все остальное не останется времени. Впрочем, времени у меня достаточно, хотя я никогда не спешу: спешить особо некуда. До работы, где мы со Светкой в качестве программисток пытаемся реа-лизовать свое право на труд, я дохожу за пятнадцать минут. И дома меня никто не ждет. Хоть я и замужем уже четвертый год, едва ли половину этого времени мой любимый муж был на берегу. Такая уж у него работа: одни «учат самолеты летать», другие — ледоколы льды колоть. Я как-то привыкла все сама делать. Даже перевозить вещи из общежития, где я жила после института, в дом, остав-ленный родителями моему Алексею и его младшему брату, пришлось самой. Алексея тогда прямо от свадебного стола, как графа Монте-Кристо, оторвали и послали вызволять какое-то судно «из ледового плена», как потом писали мест-ные газеты. Так вот и живем мы с Виктором в старом родительском доме в со-стоянии ожидания. Я жду мужа, а он — брата. Сначала я и вовсе была одна, Виктор вернулся из Армии полгода назад.
Вдвоем, конечно легче жить и ждать. Как они похожи!.. Глядя на Викто-ра, я всегда вспоминаю Алексея. Я заметила, что Виктор тоже, будто в задум-чивости, часто останавливает на мне свой взгляд, и поначалу полагала, что и он в этот момент вспоминает кого-то, но позже некоторые наблюдения позво-лили мне сделать иные выводы. О, это были мелочи: не до конца задвинутый ящик шкафа, где аккуратной стопкой было сложено мое нижнее белье, невесть куда запропастившийся чулок притом, что я никогда не была растеряшей, сдвинутое с места кресло в моей комнате. Ясно, что в мое отсутствие он посе-щал мой уголок. Не нужно быть очень проницательной, чтобы догадаться, с ка-кой целью он разглядывал мое нижнее белье.
Тогда я и стала задумываться о его месте в моей жизни. Тоскливо как-то живем, однообразно.
«Можно же чем-то скрасить свое одиночество? — вопрошала я себя. — Должен же быть способ пощекотать себе нервы, развлечься, никак не оскорбляя мою любовь к мужу. Ведь не отворачиваюсь же я от экрана телевизора, когда вижу откровенные сцены, а напротив, так увлекаюсь, что начинаю представ-лять себя на месте какой-то из героинь. А мечты, и даже некоторые действия, которым я предаюсь, лежа в неразделенной ни с кем постели?.. И я вовсе не считаю это изменой: так — мелкие шалости, издержки долгого одиночества. По-чему бы в отсутствие мужа не воспользоваться мелкими услугами его брата, которые он, безусловно, с восторгом окажет? В конце концов, глупо ставить высокие чувства в зависимость от конструкции вибратора:».
Я стала украдкой наблюдать за Виктором, и очень скоро обнаружила то, что ожидала. В субботу, как обычно, я вышла из дома, чтобы пройтись по мага-зинам. План был прост и банален, ведь все мудрое уже придумали до нас: я «забыла» деньги и через некоторое время вернулась. Нет, я не изумилась кар-тине, свидетелем которой стала, потихоньку приоткрыв дверь в свою комнату; нечто подобное я и ожидала увидеть. Дело в том, что как-то в отсутствие Вик-тора я из обыкновенного любопытства обследовала его комнату и обнаружила в ящике стола: — ни за что не догадаетесь — плетку, да, плетеную из тонко наре-занных ремешков плетку. Тогда я немало подивилась находке, но теперь все стало таким прозрачным:
Да, так что же я увидела, когда заглянула в свою комнату? Виктор стоял на коленях и почтительно целовал оставленные мною перед креслом старые бо-соножки, в которых я хожу по дому; целовал медленно: то одну, то другую, по-вторяя с чувством глубокого почтения: «Госпожа Левая: госпожа Правая!». Признаться, меня отнюдь не покоробила эта картина поклонения моим вещам, напротив, я прониклась к себе вполне понятным уважением. Моему самолю-бию не могло не польстить такое подобострастие. Да, чувства его были доступ-ны моему пониманию. Не желая прерывать это священнодействие, потихоньку, на цыпочках я вышла из дому. Теперь мне все-все стало понятным: и то, что Виктор редко поднимал на меня глаза, в лучшем случае они останавливались на уровне моих колен; и то, что он всячески избегал называть меня по имени — не мог он сказать мне «ты», или просто назвать: «Ольга»; и то, что такой здоро-венный и симпатичный парень, придя из Армии, за полгода не обзавелся под-ружкой.
Интуитивно я чувствовала, что еще не вполне готова к роли, в которой меня видел Виктор, хотя было очевидно, что только таким предложенным им образом можно сохранять верность мужу, самой неплохо развлекаться в его от-сутствие, да еще и нести радость жизни его брату. Кажется, это называется «и рыбку съесть, и овцы целы», впрочем, я совсем не об этом.
Всю следующую неделю я тщательно готовилась к очередной субботе, на которую возложила определенные надежды. Я хотела, чтобы было все по всем правилам. Я взяла в библиотеке и очень внимательно прочитала «Венеру в мехах» Л. Мазоха. Одновременно я усердно занималась сочинением «Присяги Госпоже». Не скрою, это эпистолярное творчество немало меня позабавило. Мне было приятно сознавать, что мой будущий раб еще и не догадывается, чт? я ему готовлю. От этого сознания сладко ныло под ложечкой и учащалось ды-хание. Придумывая подобающие случаю щекотливые фразы, я вдохновлялась воспоминаниями подсмотренной сцены рабского поклонения моим комнатным туфлям, сцены, доставившей мне случайное удовольствие.
Но мне хотелось совсем другого — удовольствия не случайного, а спла-нированного мною. И получать я его должна была тогда, когда этого захочется мне, а не поклоннику моих поношенных босоножек. С большой ответственно-стью я подошла к подготовке своих будущих удовольствий.
Для начала я стала закрывать на ключ свою дверь, чтобы лишить буду-щего раба возможности беспрепятственно предаваться фетишизму. Только я по своему усмотрению могу разрешать, или запрещать ему удовлетворение его страстей с помощью моих предметов туалета. Для реализации моих коварных планов нужен был раб подготовленный, выдержанный, как вино, изнывающий от вынужденного воздержания, а потому готовый на блюдечке принести к моим ногам всего себя без остатка. Уж такой у меня характер: мне нужно все, или ничего, но лучше — все. И следовало сразу показать, кто от кого зависит.
Понятно, я удвоила внимание к своей внешности. Про то, что всякое мое движение руки и ноги в его присутствии было откровенно направлено на его охмурение, я даже и говорить не хочу. Одним словом, я расстаралась, чтобы за неделю подготовить все как положено. Все дальнейшие события показали, что мои энергия и время были потрачены не напрасно.
В долгожданную субботу я повторила свой нехитрый маневр с «забы-тыми» деньгами. Я уже не случайно оставила свои простенькие босоножки, со-стоящие из невысокой платформы и трех поперечных ремешков, возле самого кресла, а дверь в свою комнату приоткрытой. Для столь торжественного мо-мента я надела все новое: черные ажурные чулки с поясом вместо обычных колготок, кружевные трусики нежно-розового цвета, черный нейлоновый бюст-гальтер, плотно облегающую бедра кожаную мини-юбку. Весь ансамбль до-полняли высокие до колен в приличном состоянии сапоги.
Когда через некоторое время после ухода я потихоньку вернулась и не-заметно вошла в свою комнату, перед моим взором предстала ожидаемая мною картина. Виктор стоял на коленях, обхватив вытянутыми руками ножки кресла у самого пола, и лизал те места босоножек, которые еще не успели остыть от соприкосновения с подошвами моих ног. Я мысленно поздравила себя с тем, что не ошиблась в Викторе.
О, мне было приятно уже от одного созерцания того, что происходило! Просто жаль было прерывать эту пасторальную сцену любви человека к моей обуви, но я должна была это сделать во имя будущего блаженства.
В момент, когда он жадно вдыхал запахи, накопленные моими босонож-ками за весь срок их ношения, я решила обнаружить свое присутствие резким восклицанием:
- Замри!
Это ключевое слово детской игры действует подсознательно, а потому безотказно. Виктор действительно замер. Теперь я могла себе позволить мед-ленно и величаво, со всей грацией хищницы, на какую только оказалась спо-собной, прошествовать, да-да, именно прошествовать: павой проплыть, сбра-сывая по пути кожаный плащ и специально чуть касаясь сапогами его почти бездыханного тела. Даже голову задела носком сапога, когда неспешно опуска-лась в кресло, перед которым, застывший в ритуальном поцелуе, стоял он на четвереньках.
Слегка вытянув ноги, я разместила свои сапоги как раз напротив его ушей. Поскольку мое поведение его вполне устраивало, — о чем можно было судить по неподвижно-покорному виду его мощной спины, — я без промедления «застолбила следующий участок». Я приподняла правую ногу и поставила ему на голову, немало не смущаясь тем, что подошвы сапог только что соприкаса-лись с уличной грязью.
Такая диспозиция, как мне казалось, наиболее верно иллюстрировала наш с ним социально-сексуальный статус, не мной, понятно, предложенный. Я невольно представила себе эту картину со стороны, залюбовалась ею и даже пожалела, что рядом нет никого, кто мог бы увековечить ее с помощью изобра-зительных средств.
Итак, я не только застала Виктора врасплох, но и ошеломила своим пра-вильным пониманием его сокровенных устремлений. Нет, здесь нельзя было ошибиться, но, согласитесь, и ошибиться-то было трудно. Я надолго застыла в позе Цирцеи, попирающей превращенных в свиней почитателей ее неземных прелестей.
Загодя настроив себя на получение максимального удовольствия от предстоящей игры, я отнюдь не спешила произнести свою «тронную речь». Я просто сидела и получала эстетическое удовольствие от созерцания контраста: мой черный блестящий, но грязный сапог — на его белокурых тщательно вымы-тых волосах. Контрасты — моя слабость.
Согласитесь, мне некуда было торопиться, и я могла бы просидеть так, все более возбуждаясь от сознания своего величия, еще очень долго. Совсем иное положение было у него. Уже через минуту он чуть пошевелил головой, но нет, не посмел свергнуть иго моего сапога, а только попытался слегка повер-нуть голову, чтобы направить на меня вопросительный взгляд выразительных глаз, и снова замер так, ожидая моих действий. Но я не торопилась, совершенно уверенная в том, что под моим грязным, но царским сапогом он будет покорно ожидать моих слов столько, сколько мне заблагорассудится эти слова приду-мывать. Мы вместе переживали каждый свои чувства, и оба не торопились. Он — не мог, не смел одним движением головы разрушить созданный его вообра-жением стереотип отношений между рабом и Госпожой, а я — не желала, мне нужно было некоторое время, чтобы волна новых чувств, захлестнувшая меня, чуть-чуть отхлынула, а дыхание выровнялось.
Прошло немало времени, пока сердце умерило свои бешеные толчки, и я вновь обрела себя и свою уверенность.
- Я пришла домой! — нарочито громко и внятно произнесла я, наконец. — Надеюсь, тебе не надо объяснять, что из этого следует?
- Б-боюсь ошибиться:- пролепетал он стыдливо и чуть слышно из-под моего сапога.
- А ты исходи из того, что я все о тебе знаю, и все понимаю, и не бойся ошибиться, прояви галантность. Ты же не хочешь, чтобы мои ноги вспотели в сапогах?..
- Да, конечно: я сейчас! — воскликнул он, обрадовано. Выходило так, будто он для того и опустился только что на колени, чтобы помочь мне пере-обуться. Он осторожно составил мой сапог с головы, открыл молнию на одном сапоге, затем на другом, очень бережно, будто имел дело с хрупкими амфора-ми, только что извлеченными со дна океана, освободил мои ноги от сапог и на-низал на них мои домашние босоножки, которые только что тщательно выли-зал.
- Ты влюблен в меня, не так ли?! — произнесла я больше утвердительно, чем вопросительно. — И, как я поняла, не просто влюблен, правда? Ты обожа-ешь меня! — настаивала я. Мой голос звенел, окрашенный уверенными повели-тельными интонациями. — И если я лишу тебя возможности поклоняться мне, ты можешь лишиться смысла жизни, ведь так? Отвечай честно! — повысила я голос и пихнула его лоб еще не застегнутой босоножкой.
- :Я понимаю, это нельзя, — произнес он натужно и медленно, почти по слогам, не отрывая глаз от пола, — но ничего не могу с собой поделать: — по-степенно его речь становилась более быстротечной и чувственной. — Я боролся с этим все время, честное слово! Это выше моих сил! Я убеждал себя, старался переключиться на других, но у меня ничего не выходит! Я ненавижу себя за слабость! Вот я весь здесь: и если ты: если Вы меня прогоните, мне незачем жить.
Музыкой вливались в мои уши его слова: «Прогоните: незачем жить». «Нет, малыш, ты должен и будешь жить, и будешь радовать меня, и всячески ублажать, отдав свою жизнь служению мне. Своим мощным проявлением чувств ко мне, поклонением моей красоте ты вырвешь меня из серых бесцвет-ных будней и соткешь из радужных блесток своих фантазий праздник моей ду-ше. И я сама буду решать, сколько тебе жить и для чего!», — думала я, глядя на человека, поверженного моей колдовской красотой, стоящего передо мной на коленях и ловящего мой благосклонный взгляд.
В эту минуту я была благодарна ему за вознесение меня на трон, на Олимп. Разве его слова не обращали меня в античную Богиню? Разве я не могу по своему усмотрению и капризу вершить над ним свой суд: жестоко наказы-вать, когда и как захочу, или миловать, если он того заслужит?
- Успокойся, — милостиво молвила я коленопреклоненному Антею по-кровительственным тоном, который уже могла себе позволить, и положила но-гу на ногу таким образом, чтобы верхняя босоножка оказалась у самой его ще-ки.
- Ты ни в чем не виноват, — продолжала я вкрадчиво, сопровождая свою речь нежным поглаживанием его щеки крутым подъемом своей стопы. — Я по-нимаю тебя, твои чувства и вовсе не осуждаю. Скорее напротив, мне нравятся сильные мужчины, способные ради любви обуздать свою силу, принести ее на алтарь любви всю без остатка. Только очень мужественный и сексуально мощ-ный человек не устрашится выглядеть нелепо, представ перед обожаемой жен-щиной слабыми и беззащитными. Правда-правда, я так считаю!
Посуди сам, разве можно назвать мужской доблестью стремление физи-чески сильного мужчины подмять, сломать, поработить прекрасную женщину? Младенцу понятно, что показ своей силы перед существом беззащитным, не могущим сопротивляться хамству, на самом деле — проявление духовной убо-гости, душевной дистрофии. Я никогда голову даже не поверну в сторону неан-дертальца, топчущего дивное создание природы — нежные лепестки розы.
Сила умственно и духовно полноценного мужчины в его способности видеть, чувствовать, изумляться, восторгаться и высоко ценить все прекрасное, созданное великой Природой, поклоняться красоте. Иначе, для чего же сущест-вуют дивные цветы, волшебная музыка, обворожительные женщины? Кто же должен чувствовать, оценивать эту красоту? Я думаю — не одни только жен-щины. Иначе получается, что все прекрасное — для настоящих женщин, а что же мужчинам остается? — Все безобразное? Нет, настоящий мужчина не должен отставать в духовном развитии от женщин. А ты — именно такой. Таких муж-чин, восхищенных красотой, поклоняющихся красоте, покоряющихся красоте, на самом деле довольно много, иначе не было бы прекрасных стихов, изуми-тельных картин, божественной музыки. И именно такие мужчины позволяют достичь в любви высокой чистоты отношений. И я рада, что ты — могучий, му-жественный, красивый — испытываешь ко мне сильные и благородные чувства. И мне приятно, что именно ты принес к моим ногам свою силу, благородство, любовную страсть. А я как настоящая женщина просто обязана поощрять «ду-ши прекрасные порывы» в настоящих мужчинах. Думаю, я в состоянии пода-рить тебе возможность восторгаться моей красотой, поклоняться ей, рыцарски преданно и беззаветно ей служить. Я разрешу тебе исполнять мои капризы и изысканные прихоти. В конце концов, ты счастливый человек, ты можешь реа-лизовать себя, буквально, не выходя из дома. Я великодушно позволю тебе это. И, признайся, ты уже многое получил! — я лукаво и снисходительно улыбну-лась, приподняв его подбородок носком ноги, которая до этого поглаживала его щеку. — Ты целовал эти босоножки, правда, без моего позволения. — Я кокетли-во легонько пихнула подошвой его губы. — А где мой черный чулок? Должно быть, тоже хранится у тебя и тоже не обделен твоими ласками? — игриво про-должала я свои пытки. — Но это все — увертюра! — сменила я тон на серьезный. — Не думаю, что верхом блаженства могут долгое время оставаться для тебя без-духовные отношения с моим чулком, хотя какое-то время, безусловно, это дает вдохновение и заставляет мучаться сладкой мукой неразделенной любви.
Все время, пока я, такая красивая, лучистая, словно парящая над всем мирским, вдохновенно произносила свою «тронную речь», Виктор пребывал в состоянии сильнейшего аффекта, поэтому я не вполне уверена, что все мои проникновенные слова доходили до его сознания.
Чувствуя, что он, до краев переполненный впечатлениями, готов на все, лишь бы передохнуть от обилия обрушенного на него потока слов, я решила перейти к делу и выпалила на одном дыхании не терпящим возражения тоном:
- Я хочу, чтобы ты присягнул на верность служения красоте. Я пригото-вила тебе «Присягу», и ты ее сейчас громко и внятно зачитаешь.
- Я?! — только теперь воззрился он на меня с изумлением.
- Ну конечно, — ласково подбодрила я. Я умею придать своему голосу такие мелодичные интонации, что вряд ли родился мужчина, способный усто-ять перед чарующей музыкой, достигающей его слуха — «эффект античных си-рен»
- Подай мою сумку вон там!
Только теперь Виктору представилась возможность размять ноги. Он встал и отправился в указанном направлении. За то время, пока он ходил за мо-ей сумкой, хранящей нужный документ, я поменяла позу. Позиция «нога на но-гу» не годилась для торжественного момента принятия «Присяги». Теперь я си-дела с прямой спиной, положив руки на подлокотники кресла, расставив ноги на ширину плеч и чуть разведя колени, так чтобы для глаз, находящихся ниже уровня моих колен были заметны розовые трусики. Именно на такой уровень я намеревалась установить его глаза, когда он принесет мне сумочку. О, я дога-дываюсь, чем можно осчастливить раба! Еще сегодня он будет совершенно сча-стлив!
- Разденься и встань на колени! — приказала я строгим голосом, доставая из сумочки и подавая ему бумагу. — Для ритуала ты должен предстать передо мной обнаженным и беззащитным!
- Читай! — велела я, когда он выполнил требование обнажить свое тело. Его душа уже была для меня обнажена.
Он опустился на колени; при этом его глаза оказались выше расчетной отметки, и мне ничего не оставалось, как приказать ему положить бумагу на пол, указав место между босоножек, а ему ничего не оставалось, как низко склониться над бумагой, так как текст был довольно мелким. Теперь все было именно так, как мне хотелось, и, когда он изредка отрывал глаза от текста и приподнимал их, ничто не мешало ему созерцать мои нежно-розовые, словно лепестки цветка, трусики.
- "Я, Виктор Орлов, — читал он, — перед лицом высокочтимой и мило-стивой Государыни Орловой Ольги Александровны торжественно клянусь и обещаю, — он сглотнул, чуть приподнял глаза в мою сторону (как раз до уровня моих трусиков), сделал глубокий вдох и продолжал:
- быть верным Ее рабом во всякое время дня и ночи и столь долго, сколько угодно будет Госпоже;
- обращаться к Госпоже только на «Вы», добавляя всякий раз слова и словосочетания: «Госпожа», «Божественная Госпожа», «Прекрасная Госпожа», «Обожаемая Госпожа», «Ваше Величество» и т.п., и т.п., заботясь о том, чтобы всякое обращение ласкало высочайший слух благородной Госпожи;
- в присутствии Госпожи быть всегда на коленях, а, находясь от нее на расстоянии менее метра — распростертым ниц, пока Госпожа не при-кажет изменить положение;
- никогда не поднимать глаз выше колен Госпожи до особого Ее пове-ления;
- беспрекословно, с готовностью и удовольствием выполнять все пове-ления, капризы и самые причудливые прихоти Госпожи;
- безропотно, с рабским смирением и благодарностью, сносить от сво-ей Госпожи все унижения и наказания, воспринимая их как величай-шее из всех благ, притом помня, что стенания и униженные мольбы о пощаде в момент наказания приятно ласкают слух великодушной Госпожи;
И если я, ничтожный раб, невольно ослушаюсь Богоподобную Госпожу, пусть нещадно покарает меня ее плеть. Обещаю вместе с мольбами о пощаде произносить хвалу своей Царственной Повелительнице и благодарность Ей за доброту и великодушие. В знак признания своего добровольного рабства и со-гласия на безоговорочное подчинение своей воли воле прекрасной Госпожи почтительно целую подошвы Божественных Ее Ног".
Начав робко и даже бесцветно, Виктор все более воодушевлялся, пере-ходя от строки к строке, и закончил торжественно и парадно, будто пропел гимн своей великой страсти. По временам он отрывался от текста, чтобы глуб-же осмыслить и вобрать в себя прочитанное, и с благоговением поглядывал на меня, вернее, на мои трусики, на что я и провоцировала его, слегка раздвигая колени всякий раз, когда его взор обращался в мою сторону.
На меня моя же «Присяга», выразительно озвученная мужчиной, подей-ствовала, как нежные прикосновения к интимным местам. Я ощущала необъяс-нимое блаженство от каждого произнесенного слова. Кресло, в котором я сиде-ла с царственно гордой осанкой, меняло формы, подстраиваясь под ситуацию, пока ни обратилось в императорский трон. Оно поднималось и плыло над ми-ром, унося меня на самый Олимп.
Когда Виктор с особой торжественностью прочитал последнюю фразу, во мне все бурно ликовало. Я и сама не подозревала, сколько наслаждения мо-жет доставить обыкновенное чтение вслух. Определенно, внутри меня звучали струны, о наличии которых прежде я едва ли догадывалась. О! мне все это нра-вилось ничуть не меньше, чем моему рабу, который вот сейчас целованием мо-их ног поставит точку на своей участи. Опершись на подлокотники, я чуть при-подняла ноги, стряхнула с них босоножки и, уже готовые для поцелуев, водру-зила их прямо на «священный свиток» с текстом, как бы ставя на нем свою пе-чать:
- Ну же! — требовательно прикрикнула я на уставившегося в мои стопы тридцать восьмого размера Виктора. — Целуй, раб! Ложись на спину и лижи мне подошвы, пока не порвешь языком чулки! — я сказала это нарочито грубо и надменно, и потому, что произнесла это вслух впервые с такой откровенно-стью, у меня самой всколыхнулось все внутри.
Я живо представила, как сейчас он ляжет на спину, а я поставлю одну ногу ему на рот, а вторую — на горло, и буду потихоньку нажимать на кадык, пока он будет вылизывать один чулок, а потом поменяю ноги местами, чтобы не обделить ласками и другую подошву. Конечно, было бы приятней, если бы его язык скользил по голой стопе и нежной коже между пальчиками, но нельзя форсировать события. На сегодня и того было достаточно, что происходило. От предвкушения удовольствия я на несколько мгновений прикрыла глаза и стала ждать, ждать:
Глаза я открыла оттого, что услышала какой-то шум. Виктора в комнате не оказалось. Несколько секунд мое лицо с широко распахнутыми глазами, скорее всего, выражало сильное изумление, недоумение. Я едва успела изме-нить его выражение, когда в дверях вновь появился Виктор и, бухнувшись на четвереньки, спешно пополз к моему креслу. В зубах у него была плетка, кра-сиво сплетенная из ремешков свиной кожи. Я сдвинула брови к переносице и, топнув ногой, грозно зарычала:
- Как ты посмел без разрешения отойти от меня!
- Умоляю, простите меня, великодушная Госпожа! Я не хотел Вас раз-гневать, я только хотел преподнести Вам «скипетр» — символ Вашей власти на-до мной. Я сам плел: в Армии научился: — его глаза сияли восторгом и вы-ражали обожание и преданность, а я — дура — чуть было ни выдала себя, чуть ни обнаружила перед ним шаткость своей иллюзорной власти, чуть ни испортила всю игру. Попрекая за секундную слабость себя, я как истинная Госпожа долж-на была выместить свою досаду на нем, раболепно тянущем ко мне двумя ру-ками искусно изготовленную плетку. «Уж я сделаю это, будь уверен!», — зло-радно думала я, изображая меж тем на своем лице невозмутимое величие.
- Ты поторопился, раб! Я сама пошлю тебя за плетью, когда придет вре-мя! — голос мой креп и приобретал стальные нотки. — Вот теперь самое время. Принеси мне плетку, ничтожество, возомнившее себя способным указывать Госпоже, что ей делать! Виктор поспешно попятился к дверям.
Через несколько секунд он вторично нес в зубах плетку, искательно за-глядывая в мои глаза. Я приняла протянутый мне символ власти и зашвырнула его за дверь, как это делают, дрессируя собак.
- Принеси!
Он приполз еще раз. Не раздумывая, я снова забросила плеть. Он чуть ни бросился за ней, да вовремя остановился, поняв, что приказа не было.
- Ползи на брюхе и неси в зубах! — все больше входила я во вкус игры. Когда я насытилась дрессурой, я, наконец, соблаговолила принять от него плет-ку.
- Теперь приступим к заключительной части сорванной тобой церемо-нии, а затем ты будешь наказан за своеволие. — Я вновь подтянутая, прямая, как струна, уже сидела с высоко поднятым подбородком. — На спину! — резко отда-ла я команду и указала пальцем место у своих ног.
Через мгновение он уже лежал. Я отказалась от первоначального плана самой взгромоздить на него ноги и приказала ему:
- Я разрешаю тебе поставить мою правую ногу себе на горло, а левую — на рот. — То, с каким почтением он выполнил приказание, утвердило меня во мнении, что следует поочередно: то совершать над рабом насилие, то разрешать рабу совершать его самому над собой, выдавая это разрешение за проявление высочайшей милости, тогда раб пресмыкается с особым усердием.
Итак, без всякого усилия с моей стороны, ноги уже были каждая на сво-ем месте и ожидали заслуженных ласк. Да, я заслужила блаженство, в котором теперь пребывала. Он жадно лизал мою левую ногу, бережно поддерживая ее обеими руками, в то время как правая давила на его незащищенное горло. И тем усердней он лизал, чем сильней становился нажим моей изящной ноги тридцать восьмого размера, увенчанной аккуратной стопочкой тонких белых пальчиков. Не скрою, я во все глаза глядела на эту чудную сцену, упиваясь своей безгра-ничной властью. Я до того увлеклась, что не сразу услышала его хрипы и по-чувствовала, что движения его языка несколько ослабли. Мне не понравилось, что его горло оказалось не таким выносливым, каким ему следовало бы быть для моей услады, но вовремя вспомнила о плетке, которую все время судо-рожно сжимала в правой руке.
- Сейчас я взбодрю тебя, жалкий раб! — закричала я, разгоряченная ви-дом его конвульсий под моими дивной красоты ногами, способными, как ока-залось, топтать не только землю, но и лицо раба. С этими словами я больно стегнула раба по животу, затем, изловчившись, по внутренней стороне его бе-дер, а потом, все более возбуждаясь, — куда попало. Я просто обезумела от при-лива страстного сексуального желания. Я вскочила с «трона» и продолжала изо всех сил стегать то, что еще недавно было гордым красавцем, на которого за-глядывались девчонки-одноклассницы, а теперь — раздавленным рабом, обхва-тившим мои тонкие лодыжки руками и покрывающим страстными судорожны-ми поцелуями пальцы моих ног.
- Госпожа! — хрипел он. — О, Госпожа! Простите меня, милостивая Гос-пожа!
Когда я достигла оргазма, он, весь исполосованный моей плеткой, похо-же, тоже дошел до «точки росы» и секундой позже уже тихо лежал ничком, поджав под себя ноги и вздрагивая всем телом.
Уставшая, но счастливая от переполнявших меня совершенно новых ощущений, я свалилась в кресло, тяжело дыша и поправляя разметавшиеся во-лосы. Пока мы отдыхали, я обдумывала, как жить дальше. Мое новое положе-ние сулило много приятного. Мне казалось справедливым освободить себя от некоторых обязанностей, переложив их на могучие плечи раба. Я подумала, что справедливости ради раб должен не только удовлетворять сексуальные запросы Госпожи, но и в быту обслуживать Ее. Дело Повелительницы — повелевать. От этих приятных мыслей мне стало весело, и я с благодарностью подумала о сво-ей судьбе, так вдруг обласкавшей меня, высветившей из толпы мне подобных золотым лучом счастья.
- Раб! — томно позвала я. Он оторвал от пола голову и поднял на меня глаза пса, светящиеся радостью оттого, что его позвала хозяйка.
- Слушаю, Ваше Величество! — с готовностью откликнулся он.
В его голосе было напряжение, вызванное, как мне кажется, боязнью быть отвергнутым мною. Это вновь наполнил мое сердце гордым ликованием. Мне было чем гордиться. Я заслужила свое торжество. Я не торопилась разре-шить его сомнения. Он должен всегда быть в напряжении. Следует всегда не додавать рабу, а лучше — просто лишать его страстно им желаемого. Он должен служить моим прихотям, а не я — его, и в идеале счастьем для него должно быть удовлетворение именно моих потребностей. А вот я, кажется, увлеклась в пер-вом же общении с рабом. Я позволила ему удовлетвориться без моего на то всемилостивейшего позволения. Это огромная ошибка, исправить которую мо-жет только его молодая нерастраченная страсть. Хорошо еще, что он целовал лишь чулки, не касаясь моей нежной кожи и упругого тела. Вот что оставит его в состоянии неудовлетворенного желания. Впредь следует запретить ему удов-летворяться без специального на то разрешения. Он должен вымаливать это, а не пользоваться временной потерей моего над ним контроля. Все эти мысли прошли молнией, и через миг я уже знала, как должна себя вести. Я подняла его подбородок довольно длинной ручкой плетки и менторским тоном произнесла:
Я преподнесла тебе небольшой урок послушания. Поскольку ты прови-нился впервые, я тебя великодушно прощаю. В следующий раз ты будешь серь-езно наказан. И еще, самое главное: если ты еще раз позволишь себе забыться, как сейчас, и: ну, сам понимаешь — в самый ответственный момент покинешь свою Госпожу, я свяжу тебя крепко-накрепко и оставлю так на день-два без своего общества. Впрочем, я — великодушная и предоставляю тебе выбор: ты можешь просто уматывать из моей жизни не на день связанным, а навсегда — свободным.
- Не надо, Госпожа, пожалуйста. Господи, ну простите же меня! Я же не хотел! Так случилось: Умоляю: что угодно, только не гоните меня! — он бук-вально рыдал, распластавшись у моих ног и утюжа лбом линолеум.
Я умилялась, наблюдая бурные излияния его чувств ко мне. Конечно же, его отчаяние так мило выражалось, что не могло оставить меня равнодушной. Ну, как я могла ему запретить любить меня, страдать за любовь? Я закурила си-гарету и, пока курила, молча взирала на его страдания, считая их вполне заслу-женными.
- Не знаю, право: ты меня очень огорчил, ведь твой поступок мож-но расценивать как предательство, — решила я через некоторое время подлить масла в огонь, сжигающий моего раба.
- Госпожа! Госпожа! Я умаляю Вас! Ну, как мне искупить вину, я больше не могу?! — неистовствовал раб в мое удовольствие. Его лоб оставлял вмятины в полу, и это меня очень забавляло. Он сам наказывал свою горячую голову.
Решив, что он наказан достаточно, я решила, наконец, проявить вели-кодушие.
- Я прощаю тебя, но только один раз. И все же мне придется тебя жес-токо наказать за предательство. Предательство несовместимо со званием муж-чины. Я подумаю, как тебя наказать. — Вот как ловко я все представила. Пусть мучается сознанием своего немужского поведения. Ради искупления подобно-го проступка он без раздумий отдаст жизнь.
- Благодарю Вас, Госпожа! — радостно возопил он, и было не ясно, за что он благодарит: за мое прощение его провинности, или за обещание жесто-ко наказать. Скорее всего, просто за то, что я его не отпихнула, и, коль скоро обещала наказывать, значит, он может рассчитывать на продолжение игры. — Позвольте поцеловать вашу божественную ножку? — с трепетной надеждой и придыханием в голосе попросил он.
- Нет, не позволю! — строго сказала я. — Лижи пол возле моих ног и будь благодарным за это своей великодушной Госпоже!
О, богоподобная Госпожа! — с чувством воскликнул он, вновь возбуж-денный моими словами, и уткнулся в пол губами. Он ползал вокруг моих ног и обмусоливал линолеум, касаясь щеками моих стоп.
«Да, рабу обязательно нужно повторять, что он — раб, и демонстрировать свою над ним власть с помощью сурового наказания. Власть должна быть ощу-тимой духовно и осязаемой телесно. Незыблемость власти поддерживается жестоким подавлением свободы воли». — Взирая сверху вниз на своего покор-ного раба, добросовестно усмиряющего свою гордыню под моими стопами, я имела право философствовать на тему власти. Это, однако, не помешало мне отстегнуть и скрутить с себя обласканные рабом чулки и увлажнившиеся во время игры и утратившие утреннюю свежесть нежно-розовые трусики. Все это я побросала прямо на голову раба.
- Постираешь это «Лоском», только аккуратно, и не отжимай, а то ис-портишь вещи, — обыденно, будто само собой разумеющееся, промолвила я. — Марш в ванную за мной! — раб покорно пополз за мной на четвереньках.
Мне нужно было принять душ, и все время, пока я это делала, раб стоял на коленях в обнимку с моими чулками и трусиками, ожидая меня за дверью. Накинув халатик, я проскользнула мимо него, даже не глянув в его сторону, обдавая запахом свежести и туалетной воды и роняя на ходу:
Приготовишь обед, а то заигрались мы, а уже время обедать. Когда бу-дет готово, постучишь мне. Я пока полежу, почитаю.
***
Как чудесно было растянуться на постели и предаться благородному ни-чегонеделанию! У меня и прежде-то было не много обязанностей по дому, а теперь и вовсе можно сибаритствовать, сколько душе угодно. Можно зани-маться только горячо любимой собой, и уже одним только этим счастливить обожающего тебя раба. Есть, отчего вскружиться голове. Я была действитель-но, как хмельная. Я блаженно потянулась и зажмурилась, как кошка, обласкан-ная хозяйской рукой. Даже читать мне не хотелось, а хотелось придумывать себе и живому «вибратору» новые развлечения. Ведь теперь я в ответе и за не-го — хозяйка должна заботиться о своих вещах. «На сегодня, пожалуй, хватит, — думала я, раскрывая »Письмена Бога« Х. Л. Борхеса. — Нельзя слишком щедро раздавать подаяния: очень скоро оскудеет щедрая рука, да и подаяния, войдя в привычку, станут обыденными, не будут столь восторженно восприниматься принимающим их нищим. Нет, подачки следует выдавать по крохам, с боль-шим перерывом, когда забудется предыдущая, и иссякнет надежда получить следующую. Тогда только и достигается эффект благодеяния. Изголодавшийся нищий за крошку хлеба будет целовать ноги благодетеля. Неделю будем отды-хать, тем временем придумаю сценарий второго акта. Все это время он будет жить трепетной надеждой на продолжение и терпеливо ждать, когда я позво-лю ему быть вибратором, стелькой моего сапога, ковриком у моей кровати, креслом, подставкой для ног, моим
0
0
Просмотров: 109