Физико-математические олимпиады. Детство в СССР
- "Дрожат одряхлелые кости
В земле перед боем святым.
Мораль и сомненья отбросьте !
На приступ !-
И мы победим!"
— Слышите, как вздрагивает земля от слаженного топота миллионов туфель, кроссовок босоножек, чувствуете, как накатывают волны пивного перегара из миллионов слаженно разевающихся юных глоток, видите, как клубятся благоухания «шанели», «габаны», ( и прочих — ужас !- по 450 руб.!!! «брендов» «элитного парфюма» ) из под поцарапанных папиной бритвой подмышек, из под сползающих ( ниже бёдер-такой прикол, воо-ще !) джинсов, шортиков, юбочек.. — как горят их глаза, как пульсирует воздух, раскалённый их решимостью, готовностью «на всё! — даже...»
— Узнаёте? — Это будущее России идёт штурмовать ВУЗы! Это начались Государственные Экзамены.
— Родители, одни, — ( как романтично!) — влажным от слёз платочком машут во след : « .. мы сегодня своих голубей провожаем ...пусть летят они летят...».
— Другие — ( как прагматично!) — давят на нужные «кнопки», набирают телефонные «номера», собирают «конверты» — всё ради любимого дитяти. Кто-то родился с «золотой медалью» во рту, кто-то ежедневным трудом выдирал эту медаль теряя зрение и наживая сколиоз — кто из них «поступит»? А ну-ка — с трёх раз?
— А я сейчас пытался найти в Интернете одну не типичную художественную тему, сюжет...Так и не нашёл. Каждый из Вас, несомненно, хотя бы однажды пытался заглянуть в зазеркалье. Два зеркала, параллельно, одно напротив другого, горящая свеча меж зеркалами, и в темноте ночи два завораживающих ряда огней, уходящих в бесконечность, за пределы реальности. И кто не пытался — безуспешно — встать на место свечи, взглянуть «туда» ?:
Вот и сюжет: те же зеркала, во весь экран, только вместо огонька свечи — миниатюрное, натуралистически исполненное, гиперреальное, будто бы вибрирующее, как огонь свечи (не замечали, как похожи форма дарящего свет язычка пламени и форма женского — устья, дарящего жизнь?), изображение выхваченной, как из воздуха, существующей, как бы сама по себе, (улыбка Чеширского кота), женской ... — вульвы, видно всё: творожный комочек, янтарная капелька — то ли начало, то ли завершение уринации и, в обратной перспективе, от этого устья жизни расходящиеся, как повторяющееся отражение огня свечи, женские лица.
Лица туманно прозрачные, исходящие одно из другого, исчезающие одно сквозь другое. Бесконечная череда лиц бесконечно похожих лиц, объединённых общим действом. Бесконечность рас, народов, возрастов, но каждое — в единой общности со всеми другими. Сосредоточённые, расслабленные до дебильности, будто бы медитирующее, и взгляды, — взгляды, застывшие в никуда. Не встречали? Есть люди видевшие такие полотна. Один из них — Ваш слуга, другие.. . В начале перестройки довелось мне подрабатывать в Новосибирском частном Ломбарде, определять содержание драгметаллов, подтверждать «пробу» сдаваемых в Ломбард ценностей.
Ломбард был не совсем частным, находился он по ул. Мичурина в цоколе Высшей школы «Органов», охранниками, грузчиками трудились бывшие старлеи и капитаны самых разных родов войск, выдернутые из родных частей для переподготовки в «школе». С одним из этих «охранников», Андрюшей М., мы сдружились. Много было выпито чаю за вечерними беседами, пока я (придя после «основной» работы) в подвал Ломбарда, перепроверял «пробы» на куче сданных колец, брошей, монет и т.п. О чём говорили ? — О бабах, что за вопрос! Ну, и об искусстве, Андрюша оказался неплохим портретистом (профессия обязывает!). Заговорили как-то о советском формализме, о (бульдозерной выставке«, а я возьми и брякни, что вот — есть сюжет для »шокирующего андерграунда", и в пяти словах обрисовал то полотно с медитирующими лицами на анатомическом фоне. Андрюша задумался, посуровел:
— Рассказывай, где и у кого сюжетец срисовал?
— Да не у кого, честно вру я, — в сортире зеркало на двери, так вот собственная рожа на мысль и подвигла.
— Проверим, сказал Андрюша.
Где — то через неделю, мы с ним снова вместе.
— Верно, говорит Андрюша, оказывается, ты тогда ещё в школе учился.
— О чём речь-то, Андрей?
— Да есть у нас музей всякой конфискованной антисоветчины, так там полотно висит — мы его всем потоком раз пять смотрели, за..бись изображение! — Какой только грязи эти гады не придумают! Вообще-то, по тому делу, вещь доков художественных — выше крыши, — какая там «бульдозерная выставка», — атомную бомбу надо, выжечь эту заразу!
Отдаются эхом от сводов подвала, гаснут в штабели шуб и мехов слова Андрюшиной праведной тирады.
— А у меня рефреном стучит в висках: «Не получилось, у неё не получилось, вот так, не получилось». Стараюсь не выдать слёзы на своих глазах
Ладно, о чём это мы?
— Как поступить в ВУЗ в СССР ?
— Вам приходилось держать в руках однодолларовую купюру (доллар США)? Разглядывали на купюре её символику: всю ту ахинею, что когда-то нанёс на эскиз купюры художник Николай Рерих? Разглядели изображение пирамиды, сияющая (золотая) вершина которой, как бы оторвана от основания и недостижимо плавает над миром быдла, поддерживаемая не явным полем? А в этой вершине — всевидящее око «старшего брата», недремлющих органов"? Это и есть символ Высшего образования в СССР.
— ВУЗЫ и Университеты, в каждом городе — тысячи ВУЗов! (Что сейчас в десять раз больше? — Может быть). Но в СССР, в каждый из них — Вы могли поступить БЕСПЛАТНО! — Пройти по конкурсу и учиться, сдавая сессии, защищая дипломный проект, получая путёвку в Советскую жизнь. Равные условия для Всех.
«Все животные равны. Но есть животные, которые равнее других», — Оруэл «Ферма животных».
МГ,. Бауманка, МХТИ — всё для вас, Вы поступили и из Вас подготовят настоящих советских граждан — миллионы винтиков советской производственной машины! Но, есть МГИМО и есть ещё десятки Вузов, чьи аббревиатуры даже неизвестны «прочим советским гражданам», выпускникам этих ВУЗОВ предстоит пополнить ряды советских небожителей, скромных «слуг советского народа»).
«Вы — зачислены в МГИМО, Вы — зачислены в МГИМО» — повторял робот-посланник проснувшемуся в белой горячке герою песни, кажется, Б. Гребенщикова.
Что бы поступить в МГИМО надо было родиться там, среди ресничек всевидящего ока, в золотой верхушке долларовой пирамиды. Правило без исключений!
— А вот и нет! Исключение было! По крайней мере — одно.
Наташа Соловьёва из моего родного таёжного, рудничного Салаира поступила в МГИМО! Золотая медалистка, она трижды ездила в Москву, трижды сдавала ВСЕ экзамены на ПЯТЬ и трижды получала от ворот поворот «на собеседовании». В четвёртый раз — все четыре «Пять» и прошла собеседование! Правда, не на европейское отделение, и не на Ближний — Дальний Восток, куда-то на азиатское.. Неважно! Важен ПРИНЦИП! Из Салаира — одна за все годы, без «мохнатой лапы», сквозь все партийно — бюрократические мурла и рыла — ПРОШЛА!
Да, отчислена.
С первого ( кажется) курса. Слухи по Салаиру ползли самые жуткие: арестована за квартирную кражу, задержана в чужой квартире вместе с валютчиками и фарцовщиками. Десять лет лагерей. В прошлом году, моя одноклассница из Феодосии, оказывается давно общается с Наташей, сказала — всё были сплетни, всё нормально, Наташа в Москве, в крупном бизнесе. Из МГИМО, правда, «ушли по собственному желанию». Слава Богу! Гора с плеч! Наташа Соловьёва в школе была для меня образцом, моделью поведения — она была меня старше года на три, но её достижения в учёбе, в языках, в самодеятельности школьной — это был магнит для меня!
И она же занималась организацией школьные олимпиад. Где-то у мамы хранятся среди моих школьных тетрадей и сочинений грамоты и дипломы олимпиад. Как-то махом проскочил я, не напрягаясь, школьные олимпиады, потом городские (физика, математика, биология — как помню) — затем нас, победителей, со всех городов области, свезли в Кемерово, та областная олимпиада — отдельная песня — я пролетел со свистом по физике, но удержался в призовых местах по математике и вышел на зональную олимпиаду.
Почему пролетел на своей любимой физике? — А, банально, — «Портвейн 777». Пил, не «пробовал глоточек», а пил (!) впервые в своей жизни. Как оказался «Портвейн777» в общежитии, где разместили школьников — иногородних участников олимпиады? Почему подливали и подливали именно мне? Это был мой седьмой (или восьмой) класс. Только сейчас догадываюсь. Для меня олимпиада была как игра. Но для «столичных», кемеровских мам и пап победа их детей на олимпиаде — это была путёвка, гарантия внеконкурсного поступления детей, в ведущие ВУЗы страны! Мы приехали одни, с единственным сопровождающим нас преподавателем. Областные детки были не только с родителями, но и с репетиторами, с врачами, с психологами — всё как сейчас. Каждый — со своей командой! Тем не менее, по математике я прошёл.
— А при чём тут «СЕКС в СССР»?
— А Вы видели когда- либо человека с раздвоением личности? Нет? Заблуждаетесь — они вокруг Вас!
Каждый подросток переходного возраста живёт одновременно в двух мирах: школа, домашние задания, улица, это мир перманентного противостояния родителям и учителям, мир самоутверждения в иерархиях сверстников и т.п. — жесткий, изматывающий, двуличный мир подростковой реальности, но параллельно этому миру, каждый подросток живёт в ином, сладком мире грёз и фантазий, мире тайных мечтаний, и изматывающих томлений на одну и ту же тему, ночами изливающуюся поллюциями. И как вы думаете, когда и где эти два мира начинают сливаться, приближаться к воплощению в реальности ? — Правильно, подальше от знакомых глаз, от родителей и учителей, — например, в дальнем городе, на олимпиаде.
Как я был рад, узнав, что меня везут в Новосибирск! А как был рад, когда узнал, что везёт меня — Наташа Соловьёва! Она едет к родственникам, заодно она — мой «куратор»! О, нет, никаких надежд — даже помыслов, но само ощущение, что мы будем вдвоём с Наташей, в поезде, потом у её родственников. Из всей поездки помню только мороз, морозный туман, летящие сквозь туман огни машин — я впервые в большом городе. Идём сквозь туман по этому городу, впереди Наташа, сзади я — каждую секунду умирая от счастья. Площадь Калинина. Подъезд. Старинный лифт за металлической сеткой. В первый раз в жизни вижу лифт, еду. Так в памяти и осталось лязганье дверей, грохот торможения лифта. Наташа скрылась за дверью. Я оставлен у лифта. Жду. Возвращение Наташи, — холодный, ледяной душ:
— Я останусь здесь, а тебе сюда нельзя, я сейчас тебя отвезу к нашим друзьям, там побудешь до утра.
Знаете, что такое отчаяние?
Лифт. Такси! — Кажется, первое такси в моей жизни, не запомнил, был убит, раздавлен. Подъезд, шикарная лестница, как в кино про штурм Зимнего дворца. Дверь из двух створок.. Раскрылась при нашем появлении. Как же догадались, что мы придём??? (В Салаире, в то время, у нас не было квартирных телефонов). И первое, что помню — запах краски, запах картин, сохнущих на мольбертах.. — с того момента запах краски только что написанной картины для меня ассоциируется с запахом Счастья. Меня раздели, обули в тапочки, на кухне накормили, напоили чаем, провели по длинным, загибающимся коридорам, в большую залу, заставленную книжными шкафами и стеллажами, на широченном диване белоснежные, с хрустом простыни, подушки, одеяла, оставили до утра.
— Ты спишь ? Пойдём ко мне, отсюда через гостиную свет увидят.
Высокое, выше меня и крупнее, создание, в прозрачной «тоге» (потом узнал, производство ГДР, называется «комбинация», настоящая синтетика !!!), за руку вывело меня с дивана, в дверь, тамбур, дверь — в залу поменьше, ну, как две наших салаирских квартиры.
— А ты правда математический самородок, гений?
— Ну, не знаю, навряд ли.
— Ага, и папа так же сказал: «Наверное сказать нельзя, но по-видимому, навряд ли».
Пока я перевариваю эту тарабарскую скороговорку. Создание уселось на высокий стул, одну босую ногу под себя, другую на стул, подбородок на колено, и начало меня рассматривать. В упор. А я замер в ступоре . Под этой тогой у создания.... ничего нет! — Точнее, вверху — ничего, внизу — не вижу, мешает купон на тоге. Но и этого, что сверху, достаточно — теперь мое сердце здесь и навсегда!
— Пьём чай? Смотрим альбомы?
— Ну. альбомы, наверное.. (Опережающее представление уже вывалило передо мною горы фотографий: младенцы, свадьбы, похороны, знамёна демонстраций, родственники за заставленными бутылками столами — что ещё, в представлении салаирского пацана, может быть в альбомах?).
Бум, бум, бум! Стол прогнулся под стопкой здоровенных (метр на метр!) книжищ. Откуда-то сверху мелькнули голые ноги, создание спрыгнуло, показав прозрачные, какие-то ошеломительно красивые, маленькие трусы (потом узнал — производство ГДР, — называются плавки, настоящая синтетика !!!)
Бум-бум — ещё книжищи!
— Тебе танцы нравятся?
— Не очень. (Спортзал, школьные «танцевальные вечера» в нём, моё вечное робкое стояние у стены)
— А я — о б о ж а ю ! Мой кумир Айседора Дункан! Босоножка! Видишь, и я всегда хожу босиком и без всего, это — поднимается край тоги, показывает плавки — специально для тебя одела. Ненавижу! Хочешь -сниму?
Киваю, заглатываю воздух, задыхаюсь.
— Создание кружится по комнате, руки взлетают над головой, ноги на вытянутых носочках летят над полом, что-то немыслимо прекрасное. Мерцание, просвечивающее всеми окружностями, выпуклостями, впадинками ... Как только я не потерял сознание! Плавочки летят мне на колени, боюсь прикоснуться ним, уронить на пол.. А передо мной распахивается альбом.
— Похоже?
Рисунки, фото, ч/б, в цвете, танцующие женщины, босые, в белых невесомых прозрачностях, скорее подчёркивающих, чем скрывающих их наготу.
— Это её Парижская студия, это Нью-Йорк, вот она в Москве.
Вот это — Есенин!
Я в ужасе оглядываюсь. Есенин! Самый запрещённый поэт, за его переписанные стихи — исключение из пионеров и из школы!
(В 1956 г., впервые после Войны, издан двухтомник С. Есенина, за этими двумя тоненькими зелёными книжками мои папа и мама уезжали в областной центр, Кемерово, двое суток (!) сменяя друг друга в очереди, стояли у книжного магазина, а потом папа переплетал эти томики в другие переплёты других авторов, что бы не изъяли вдруг, при обыске. (Ходили слухи, что сразу, после издания зелёного двухтомника, во многих городах он был конфискован и передан в библиотеки, на спец. хранение).
— Чай-чай-чай! Танцующая, кружащаяся, летящая ставит на стол пиалу с чаем, откуда-то, из поднебесья, её невесомые пальчики сыплют в пиалу беленькие листочки:
— Жасмин, пожалуйста.
С каждым глотком ко мне возвращается сознание, жизнь, пытаюсь улыбнуться.
— А это — мои любимые примитивисты. Руссо! Тигр — смотри!
— А это Брейгель младший, это шедевр. Лучше написать невозможно: .«Возвращение охотников». Почему-то ни кто, веришь — ни кто (!) не замечает, что это Голландия, а каналы замёрзшие, и море — смотри — море подо льдом!
Но главное — это я поняла, я! — Видишь костёр, что они жгут? Гроб! Жгут домовину! Это земля так промёрзла, что они не могут могилу выкопать и покойника сжигают! Знаешь как это называется ? — Малый ледниковый период! Десять лет! За эти десять лет Гренланлия — слышишь Зелёная страна! — замёрзла и покрылась льдом, и сегодня там один лёд! Вот, что такое Брейгель!
А это нельзя даже смотреть, видишь в папку вложен, это альбом Марка Шагала, только за хранение — лагеря! — А папе в Обкоме подарили, без права показа — этот альбом знаешь сколько стоит? — Даже в Берлине, как хорошая пяти-комнатная квартира! — Смотри, это Витебск, видишь, что на заборе написано? ( Смеёмся вместе).
Мне почему- то невероятно легко и свободно, абсолютная раскованность, неожиданно для себя, поднимаю плавочки, то ли целую, то ли нюхаю — создание заливается смехом
— А это Энгр! Обожаю Энгра!
На каждой странице нагие женщины, не как на трофейных картах, на картах, женщины красивее, но у них ничего не видно.
— Смотри: ни тени стыда, вообще, и при этом — ни капли бесстыдства! Только восхищение женским телом, любование женской наготой!
— А это — Дали! Дали и его русская принцесса! Представляешь, он всю жизнь рисовал только одну эту Галину, а она до него жила с Аполлинером, с десятком парижских художников и поэтов — и ни один её не ревновал, ни проклинал — все её обожали и преклонялись перед ней! Совсем, как де Сталь, или Елена Багрицкая-Бонер... ой! Забудь!
Ты понимаешь, чего добивается Дали? — Видишь, вот, вот, видишь — он пытается выйти в четвёртое измерение, изобразить на плоскости в двух измерениях — четвёртое! Ты слышал, как он голый, на коне и с саблей Хачатуряна встретил? — Ага, танец отгремел, Дали ускакал, ворота захлопнулись, а мажордом объявляет: «Аудиенция окончена.»! Вот смотри — переводи название, подумаешь, на итальянском: «Мастурбация юной девственницы на рогах персональной невинности» — в ЛИТО ни один перевод не утвердили и этой репродукции нет даже в Ленинке. Это для меня, это я с пяти лет мастурбирую и до сих пор невинна, сама себе не верю.
А это Климт. Папа не любит Климта, говорит, что Климт унижает женщину. А по мне, так после того, как Тулуз Лотрек унизил женщин, да с Лотреком всё ясно, там одни комплексы. Все ущемлённые мужчины само утверждаются унижением женщин. А Климт — это не унижает, Климт показывает покорение женщин, меня бы кто так покорил! Я себя пишу только в стиле Климта. Вот так. Видишь? Вот Энгр — вот Климт одна натура, одна поза, — видишь в чём разница? Да в перспективе же! — Смотри, прямая перспектива, здесь обратная. Обратная перспектива скрывает объекты эксплуатации женщины, прямая — выделяет. Смотри, прямая перспектива 3/4 , от женщины остались только её, инструменты, демонстративно, даже да-да-исты не додумались.. это Климт!
Я ошалело смотрю на изображение лежащей на грязном полу женщины, на боку с безобразно подогнутой ногой, так что космато заросшая промежность распахнута зияющей бардово-чёрной щелью с торчащими кусками плоти, с подробностями никогда и ни где мною невиданными, и от всей женщины, лежащей в беспамятстве, на картине — только эта промежность, в волосах и пене, как бы отдыхающая после немыслимой работы..
— У папы есть зеркало для бритья. С подсветкой, с сильным увеличением. Я беру это зеркало и рассматриваю себя — там. У меня идеальная зрительная память, я сделала массу эскизов себя. И вот, главное, только ты должен молчать? — Я молча киваю.. — я давно уже пишу моменты своих физиологических отправлений.
Нет-нет, просто дефекация — это банально, есть у Да Винчи.
Я сделала открытие, вот этого нет ни где и ни у кого. Только у меня! Представляешь! Вот смотри: большая папка полная листов ватмана, на ватманах лица — детские, девчоночьи, взрослые, одни женщины — все уставившиеся в какую-то точку, одутловатые, бессмысленные.
— Ну?
Я в растерянности поднимаю глаза. Босоножка вскинув руки летит на семенящих вытянутых носочках —
- Вот! Вот! Ни кто, ни кто не за-ме-тил !
— Это из психушки?
— Нет! Это из ту-а-ле-та! У меня есть свёрлышко, карманное крупповское, раскладное, на ручке. Я захожу в кабинку в туалете и сверлю глазок в соседнюю кабинку. И запоминаю лица в момент дефекации. У меня идеальная зрительная память. И везде, в Союзе, в Париже, в Риме — везде одни и те же лица, одно и то же выражение — если не замечают наблюдения! Ты понимаешь, что это — медитирующие лица? Это же типичная ме-ди-та-ци-я !
А что такое медитация? Это обращение к общему агрегору!
Это ли-тур-гия, это общая молитва! Одна, во все времена, по всей земле! И не только у людей. Ты слышал, что бы собака заела кошку, когда кошка справляет свои дела? А ведь в это время кошка беззащитна и выдаёт себя запахом — Нет! А лиса зайца? — Нет!
Потому что это — ТАБУ ! Ты наблюдал кошку во время её дефекации, так, что бы она тебя не видела ? У кошки то же самое выражение на мордочке! Ме-ди-та-ци-я ! Мы все едины в ЭТОМ и это наша самая древняя ре-ли-ги-я от слова связь — всех друг с другом — всегда.
И я придумала сюжет: моя попка в момент дефекации — в ней я останусь на все времена. Потом будут подражатели, но моя — останется пе-р-вой ! Изображение доминирующее, от края и до края — фактически один открытый, вывернутый сфинктер, или так же моя уринирующая вагина — изображение точное до анатомичности, но истончённое до прозрачности. И это всё — фон, в обратной перспективе. А на этом фоне — галерея лиц — вот этих- все возрасты, расы, одинаково бессмысленные, отрешённые в самой древней на земле медитации. Это ведь можно назвать — Древнейшая Церковь?
У меня всё готово, все эскизы, пространство. Остался только формат и монтаж. Здесь нельзя. Нельзя, что бы кто — нибудь узнал, тогда — всё.
Ты первый, кто это услышал и увидел, ты уедешь и забудешь, хорошо?
— Кивок
— А меня папа берёт с собой на выставку. Там его презентация. В Берлине. Западном. Там будет — МОЯ ПРЕЗЕНТАЦИЯ, ни кто не знает — неожиданно. Это будет ШОК, СКАНДАЛ — это сразу сделает ИМЯ.
Ой, как я рискую, но этой темы нет и не было ни у кого!
Знаешь, всё ведь могут отобрать, подумаешь — Папа, могут и у него просмотреть все папки, и мои то же.
Вот, возьми. Сохрани у себя — это наиболее проработанная, здесь всё, вся идея, вся тема, и вот моя подпись. Сохрани, спрячь на годы, на двадцать лет, не менее. Ты защитишься, станешь выездным, вывезешь среди материалов твоего доклада, «там» и только тогда опубликуй. Вот моя подпись, вот моё поручение — заскакивает коленками на высокий табурет, склоняется над столом и долго пишет что-то на обратной стороне ватмана. Пишет, не обращая внимания на позу, на повёрнутые к моему лицу, ничем не прикрытые «объекты эксплуатации». Я не запомнил ни вида их, ни деталей, в глазах расплывалось, терялась резкость.. Запомнил только запах, неожиданно резкий, необычный — может быть от её волнения?
Ватман чем-то обрызгивается, обсушивается помахиванием, складывается до размеров «общей» тетради. — здесь не разворачивай. Там, у себя, разверни и посмотри, но только один раз, письмо на ватмане не выдержит частого разворачивания.
Потерпи, ради меня ... здесь вся моя жизнь.
В глубине квартиры запел будильник. Меня мгновенно вернули на диван, поцеловали, прижались ко мне —
- Я на занятия. Тебя будут кормить. Потом мыть, постригать, стирать, отглаживать, что бы выставить на состязание, ту ночь ты будешь спать с вечера до утра, я к тебе даже не подойду — создам тебе стимул — вернёшься со щитом — у нас будет еще две-три ночи..., на щите — посадят на поезд и на всегда.. Сохранишь? Сейчас Маша подойдёт, она раньше всех встаёт, домработница наша.
Исчезла за дверью, щелк задвижка, щёлк — на второй двери.
И почти сразу в зал вошла домработница. В фартуке. Такая же, как Большая Мама в негритянских фильмах.
Весь день Большая Мама занималась мною, почти не разговаривала. Но вот, накормив меня невероятно вкусными котлетами с косточкой (!), Господи, да кто же меня мог научить эстетики приятия пищи — уличный котёнок пищащий у чашки с «Вискас». Умилившаяся Б. Мама снизошла до разговоров:
— Познакомился с нашей Белоснежкой? Да знаю-знаю, разве она пропустит! Танцевала, в белье хоть? — Ну ладно. Не то взяли моду со своей мамашей голышом скакать. Раньше они в Сто — квартирном доме жили — там привидения — сюда вот и приехали, на ул. Чехова. А я с юности, совсем малой еще, в Сто- квартирный пришла — у кого только не служила, такого насмотрелась, жизнь поняла.
Я молча киваю, почему бы в квартире, где валяются книги метр на метр, стоимостью в пяти-комнатную квартиру в Берлине, не водиться и привидениям? (Много позже узнал я о страшной судьбе жителей Сто- квартирного дома в Новосибирске — аналога Трифоновского Дома на Набережной).
— У папаши — они сейчас в Крым убыли, на свою дачу персональную — тебе в их кабинете постелено, — скоро выставка в Берлине, по ту сторону. Картины о партизанах. « Ни кто не забыт, ни что не забыто» — называется. Папаша всегда дочку с собой берёт, она одна у них — на старости лет сподобились. Бело снежку нашу в Академию Художеств готовят. Папаша её и в Италию возил, целый год прожили, и в Германию, а в Париж — как к себе на дачу ездят. На выставки всё. Только чует моё сердце — не ладно будет. Сейчас за абстракции то садят. А она всё: «Полак! Полак!». Ой, начудит она со своими абстракциями. Да и папаша то же : «Полак».. а ведь ничего своего, всё казённое — враз всё сгрузят и увезут и печать на дверях.
— Казённое? — И это? — Касаюсь рукой резной, золочёной ножки стола.
Загибается край скатерти — инвентарный номер — всё казённое, ничего своего, живут скромно, по Партийному Минимуму! Ты это — ничего от неё не бери. Не давала? Ой-ли? С них-то, с гуся вода, а с тебя за ихнии абстракции спросят, так спросят, и с тебя, и папы-мамы твоих! Да чего я тебе объясняю-то, тебя ведь Наташка привезла? Ты ведь земляк её? — Ну тогда сам всё лучше меня понимаешь, за что люди на каторгах-то маются.
Пролетел я на Олимпиаде. Со свистом. Иного и быть не могло. До Областного уровня олимпиада — билет в ВУЗ. Республиканский уровень и выше — поиск будущих генераторов математических идей. На Республиканском уровне — уже не задачи потолка школьной программы, и не задачи ВУЗовских программ. Республиканские олимпиады — задачи на нестандартное мышление ребёнка с математическим складом ума, мыслящего математическими пространствами — такими только родятся и очень редко.
Вот поезд. Плацкарта. Мне не обидно. Единственное — представляю праведный гнев мамы ( моей), перед поездкой я вымогал с неё новую белую рубашку — победителей будут по телевизору показывать! А единственная моя белая школьная рубашка зажелтела от стирок, и рукава мне по локоть, и на груди не застёгивается — вырос.. (Да, я угадал. Мама гонялась за мной со скалкой в руках: « Рубаху ему! Белую! По телевизору покажут!» — Сестрёнка Надя, раскинув руки, вклинивалась между мной и мамой, спасала мою голову. Потом было примирение, были голубцы маминого приготовления. НИ КОМУ Я НЕ СКАЗАЛ НИ СЛОВА О КВАРТИРЕ НА ул.ЧЕХОВА, — жил у родни Наташи, всё как у нас, даже хуже, людей в квартире больше, кормили котлетами и борщом — у нас вкуснее, спал на диване. Простой диван, продавленный, пружина торчит. Правда, рассказал про ЛИФТ!
А ватман? За столиком в плацкарте, ужиная запеченной курицей (Большая Мама положила мне на дорогу вместе с пирожками, с бутылкой компота. Я даже заплакал, обнаружив в сумке этот подклад). От запаха курицы наверное пол вагона мрачно напряглись и озверели.. проводница — точно фыркнула. И тут слова Большой Мамы прозвучали у меня под черепом: « Так спросят! И с мамы-папы твоих..». И завертелись под моим черепом пять немецких трофейных карт с голыми девушками. Эти карты Серёга Проханов показывал во дворе. За них его и забрали в колонию, дали пять лет — по году за карту. Тогда я выгреб со дна сумки сложенный ватман, сунул под куртку. Потопал к купе проводников, к титану, под которым слепила раскалёнными углями печка — свёрнутый ватман просунулся в печку поверх углей и печка мгновенно загудела. Сброшенный как пружиной, с нижней боковой полки, подскочил мужик, распахнул дверку:
— Что?
— Математические задачи: я олимпиаду по математике просрал.
Мужик осмотрел меня..
— А, ...ну .
Мужик вернулся на полку, а я — в свою плацкарту.
В СССР был и такой СЕКС.
В земле перед боем святым.
Мораль и сомненья отбросьте !
На приступ !-
И мы победим!"
— Слышите, как вздрагивает земля от слаженного топота миллионов туфель, кроссовок босоножек, чувствуете, как накатывают волны пивного перегара из миллионов слаженно разевающихся юных глоток, видите, как клубятся благоухания «шанели», «габаны», ( и прочих — ужас !- по 450 руб.!!! «брендов» «элитного парфюма» ) из под поцарапанных папиной бритвой подмышек, из под сползающих ( ниже бёдер-такой прикол, воо-ще !) джинсов, шортиков, юбочек.. — как горят их глаза, как пульсирует воздух, раскалённый их решимостью, готовностью «на всё! — даже...»
— Узнаёте? — Это будущее России идёт штурмовать ВУЗы! Это начались Государственные Экзамены.
— Родители, одни, — ( как романтично!) — влажным от слёз платочком машут во след : « .. мы сегодня своих голубей провожаем ...пусть летят они летят...».
— Другие — ( как прагматично!) — давят на нужные «кнопки», набирают телефонные «номера», собирают «конверты» — всё ради любимого дитяти. Кто-то родился с «золотой медалью» во рту, кто-то ежедневным трудом выдирал эту медаль теряя зрение и наживая сколиоз — кто из них «поступит»? А ну-ка — с трёх раз?
— А я сейчас пытался найти в Интернете одну не типичную художественную тему, сюжет...Так и не нашёл. Каждый из Вас, несомненно, хотя бы однажды пытался заглянуть в зазеркалье. Два зеркала, параллельно, одно напротив другого, горящая свеча меж зеркалами, и в темноте ночи два завораживающих ряда огней, уходящих в бесконечность, за пределы реальности. И кто не пытался — безуспешно — встать на место свечи, взглянуть «туда» ?:
Вот и сюжет: те же зеркала, во весь экран, только вместо огонька свечи — миниатюрное, натуралистически исполненное, гиперреальное, будто бы вибрирующее, как огонь свечи (не замечали, как похожи форма дарящего свет язычка пламени и форма женского — устья, дарящего жизнь?), изображение выхваченной, как из воздуха, существующей, как бы сама по себе, (улыбка Чеширского кота), женской ... — вульвы, видно всё: творожный комочек, янтарная капелька — то ли начало, то ли завершение уринации и, в обратной перспективе, от этого устья жизни расходящиеся, как повторяющееся отражение огня свечи, женские лица.
Лица туманно прозрачные, исходящие одно из другого, исчезающие одно сквозь другое. Бесконечная череда лиц бесконечно похожих лиц, объединённых общим действом. Бесконечность рас, народов, возрастов, но каждое — в единой общности со всеми другими. Сосредоточённые, расслабленные до дебильности, будто бы медитирующее, и взгляды, — взгляды, застывшие в никуда. Не встречали? Есть люди видевшие такие полотна. Один из них — Ваш слуга, другие.. . В начале перестройки довелось мне подрабатывать в Новосибирском частном Ломбарде, определять содержание драгметаллов, подтверждать «пробу» сдаваемых в Ломбард ценностей.
Ломбард был не совсем частным, находился он по ул. Мичурина в цоколе Высшей школы «Органов», охранниками, грузчиками трудились бывшие старлеи и капитаны самых разных родов войск, выдернутые из родных частей для переподготовки в «школе». С одним из этих «охранников», Андрюшей М., мы сдружились. Много было выпито чаю за вечерними беседами, пока я (придя после «основной» работы) в подвал Ломбарда, перепроверял «пробы» на куче сданных колец, брошей, монет и т.п. О чём говорили ? — О бабах, что за вопрос! Ну, и об искусстве, Андрюша оказался неплохим портретистом (профессия обязывает!). Заговорили как-то о советском формализме, о (бульдозерной выставке«, а я возьми и брякни, что вот — есть сюжет для »шокирующего андерграунда", и в пяти словах обрисовал то полотно с медитирующими лицами на анатомическом фоне. Андрюша задумался, посуровел:
— Рассказывай, где и у кого сюжетец срисовал?
— Да не у кого, честно вру я, — в сортире зеркало на двери, так вот собственная рожа на мысль и подвигла.
— Проверим, сказал Андрюша.
Где — то через неделю, мы с ним снова вместе.
— Верно, говорит Андрюша, оказывается, ты тогда ещё в школе учился.
— О чём речь-то, Андрей?
— Да есть у нас музей всякой конфискованной антисоветчины, так там полотно висит — мы его всем потоком раз пять смотрели, за..бись изображение! — Какой только грязи эти гады не придумают! Вообще-то, по тому делу, вещь доков художественных — выше крыши, — какая там «бульдозерная выставка», — атомную бомбу надо, выжечь эту заразу!
Отдаются эхом от сводов подвала, гаснут в штабели шуб и мехов слова Андрюшиной праведной тирады.
— А у меня рефреном стучит в висках: «Не получилось, у неё не получилось, вот так, не получилось». Стараюсь не выдать слёзы на своих глазах
Ладно, о чём это мы?
— Как поступить в ВУЗ в СССР ?
— Вам приходилось держать в руках однодолларовую купюру (доллар США)? Разглядывали на купюре её символику: всю ту ахинею, что когда-то нанёс на эскиз купюры художник Николай Рерих? Разглядели изображение пирамиды, сияющая (золотая) вершина которой, как бы оторвана от основания и недостижимо плавает над миром быдла, поддерживаемая не явным полем? А в этой вершине — всевидящее око «старшего брата», недремлющих органов"? Это и есть символ Высшего образования в СССР.
— ВУЗЫ и Университеты, в каждом городе — тысячи ВУЗов! (Что сейчас в десять раз больше? — Может быть). Но в СССР, в каждый из них — Вы могли поступить БЕСПЛАТНО! — Пройти по конкурсу и учиться, сдавая сессии, защищая дипломный проект, получая путёвку в Советскую жизнь. Равные условия для Всех.
«Все животные равны. Но есть животные, которые равнее других», — Оруэл «Ферма животных».
МГ,. Бауманка, МХТИ — всё для вас, Вы поступили и из Вас подготовят настоящих советских граждан — миллионы винтиков советской производственной машины! Но, есть МГИМО и есть ещё десятки Вузов, чьи аббревиатуры даже неизвестны «прочим советским гражданам», выпускникам этих ВУЗОВ предстоит пополнить ряды советских небожителей, скромных «слуг советского народа»).
«Вы — зачислены в МГИМО, Вы — зачислены в МГИМО» — повторял робот-посланник проснувшемуся в белой горячке герою песни, кажется, Б. Гребенщикова.
Что бы поступить в МГИМО надо было родиться там, среди ресничек всевидящего ока, в золотой верхушке долларовой пирамиды. Правило без исключений!
— А вот и нет! Исключение было! По крайней мере — одно.
Наташа Соловьёва из моего родного таёжного, рудничного Салаира поступила в МГИМО! Золотая медалистка, она трижды ездила в Москву, трижды сдавала ВСЕ экзамены на ПЯТЬ и трижды получала от ворот поворот «на собеседовании». В четвёртый раз — все четыре «Пять» и прошла собеседование! Правда, не на европейское отделение, и не на Ближний — Дальний Восток, куда-то на азиатское.. Неважно! Важен ПРИНЦИП! Из Салаира — одна за все годы, без «мохнатой лапы», сквозь все партийно — бюрократические мурла и рыла — ПРОШЛА!
Да, отчислена.
С первого ( кажется) курса. Слухи по Салаиру ползли самые жуткие: арестована за квартирную кражу, задержана в чужой квартире вместе с валютчиками и фарцовщиками. Десять лет лагерей. В прошлом году, моя одноклассница из Феодосии, оказывается давно общается с Наташей, сказала — всё были сплетни, всё нормально, Наташа в Москве, в крупном бизнесе. Из МГИМО, правда, «ушли по собственному желанию». Слава Богу! Гора с плеч! Наташа Соловьёва в школе была для меня образцом, моделью поведения — она была меня старше года на три, но её достижения в учёбе, в языках, в самодеятельности школьной — это был магнит для меня!
И она же занималась организацией школьные олимпиад. Где-то у мамы хранятся среди моих школьных тетрадей и сочинений грамоты и дипломы олимпиад. Как-то махом проскочил я, не напрягаясь, школьные олимпиады, потом городские (физика, математика, биология — как помню) — затем нас, победителей, со всех городов области, свезли в Кемерово, та областная олимпиада — отдельная песня — я пролетел со свистом по физике, но удержался в призовых местах по математике и вышел на зональную олимпиаду.
Почему пролетел на своей любимой физике? — А, банально, — «Портвейн 777». Пил, не «пробовал глоточек», а пил (!) впервые в своей жизни. Как оказался «Портвейн777» в общежитии, где разместили школьников — иногородних участников олимпиады? Почему подливали и подливали именно мне? Это был мой седьмой (или восьмой) класс. Только сейчас догадываюсь. Для меня олимпиада была как игра. Но для «столичных», кемеровских мам и пап победа их детей на олимпиаде — это была путёвка, гарантия внеконкурсного поступления детей, в ведущие ВУЗы страны! Мы приехали одни, с единственным сопровождающим нас преподавателем. Областные детки были не только с родителями, но и с репетиторами, с врачами, с психологами — всё как сейчас. Каждый — со своей командой! Тем не менее, по математике я прошёл.
— А при чём тут «СЕКС в СССР»?
— А Вы видели когда- либо человека с раздвоением личности? Нет? Заблуждаетесь — они вокруг Вас!
Каждый подросток переходного возраста живёт одновременно в двух мирах: школа, домашние задания, улица, это мир перманентного противостояния родителям и учителям, мир самоутверждения в иерархиях сверстников и т.п. — жесткий, изматывающий, двуличный мир подростковой реальности, но параллельно этому миру, каждый подросток живёт в ином, сладком мире грёз и фантазий, мире тайных мечтаний, и изматывающих томлений на одну и ту же тему, ночами изливающуюся поллюциями. И как вы думаете, когда и где эти два мира начинают сливаться, приближаться к воплощению в реальности ? — Правильно, подальше от знакомых глаз, от родителей и учителей, — например, в дальнем городе, на олимпиаде.
Как я был рад, узнав, что меня везут в Новосибирск! А как был рад, когда узнал, что везёт меня — Наташа Соловьёва! Она едет к родственникам, заодно она — мой «куратор»! О, нет, никаких надежд — даже помыслов, но само ощущение, что мы будем вдвоём с Наташей, в поезде, потом у её родственников. Из всей поездки помню только мороз, морозный туман, летящие сквозь туман огни машин — я впервые в большом городе. Идём сквозь туман по этому городу, впереди Наташа, сзади я — каждую секунду умирая от счастья. Площадь Калинина. Подъезд. Старинный лифт за металлической сеткой. В первый раз в жизни вижу лифт, еду. Так в памяти и осталось лязганье дверей, грохот торможения лифта. Наташа скрылась за дверью. Я оставлен у лифта. Жду. Возвращение Наташи, — холодный, ледяной душ:
— Я останусь здесь, а тебе сюда нельзя, я сейчас тебя отвезу к нашим друзьям, там побудешь до утра.
Знаете, что такое отчаяние?
Лифт. Такси! — Кажется, первое такси в моей жизни, не запомнил, был убит, раздавлен. Подъезд, шикарная лестница, как в кино про штурм Зимнего дворца. Дверь из двух створок.. Раскрылась при нашем появлении. Как же догадались, что мы придём??? (В Салаире, в то время, у нас не было квартирных телефонов). И первое, что помню — запах краски, запах картин, сохнущих на мольбертах.. — с того момента запах краски только что написанной картины для меня ассоциируется с запахом Счастья. Меня раздели, обули в тапочки, на кухне накормили, напоили чаем, провели по длинным, загибающимся коридорам, в большую залу, заставленную книжными шкафами и стеллажами, на широченном диване белоснежные, с хрустом простыни, подушки, одеяла, оставили до утра.
— Ты спишь ? Пойдём ко мне, отсюда через гостиную свет увидят.
Высокое, выше меня и крупнее, создание, в прозрачной «тоге» (потом узнал, производство ГДР, называется «комбинация», настоящая синтетика !!!), за руку вывело меня с дивана, в дверь, тамбур, дверь — в залу поменьше, ну, как две наших салаирских квартиры.
— А ты правда математический самородок, гений?
— Ну, не знаю, навряд ли.
— Ага, и папа так же сказал: «Наверное сказать нельзя, но по-видимому, навряд ли».
Пока я перевариваю эту тарабарскую скороговорку. Создание уселось на высокий стул, одну босую ногу под себя, другую на стул, подбородок на колено, и начало меня рассматривать. В упор. А я замер в ступоре . Под этой тогой у создания.... ничего нет! — Точнее, вверху — ничего, внизу — не вижу, мешает купон на тоге. Но и этого, что сверху, достаточно — теперь мое сердце здесь и навсегда!
— Пьём чай? Смотрим альбомы?
— Ну. альбомы, наверное.. (Опережающее представление уже вывалило передо мною горы фотографий: младенцы, свадьбы, похороны, знамёна демонстраций, родственники за заставленными бутылками столами — что ещё, в представлении салаирского пацана, может быть в альбомах?).
Бум, бум, бум! Стол прогнулся под стопкой здоровенных (метр на метр!) книжищ. Откуда-то сверху мелькнули голые ноги, создание спрыгнуло, показав прозрачные, какие-то ошеломительно красивые, маленькие трусы (потом узнал — производство ГДР, — называются плавки, настоящая синтетика !!!)
Бум-бум — ещё книжищи!
— Тебе танцы нравятся?
— Не очень. (Спортзал, школьные «танцевальные вечера» в нём, моё вечное робкое стояние у стены)
— А я — о б о ж а ю ! Мой кумир Айседора Дункан! Босоножка! Видишь, и я всегда хожу босиком и без всего, это — поднимается край тоги, показывает плавки — специально для тебя одела. Ненавижу! Хочешь -сниму?
Киваю, заглатываю воздух, задыхаюсь.
— Создание кружится по комнате, руки взлетают над головой, ноги на вытянутых носочках летят над полом, что-то немыслимо прекрасное. Мерцание, просвечивающее всеми окружностями, выпуклостями, впадинками ... Как только я не потерял сознание! Плавочки летят мне на колени, боюсь прикоснуться ним, уронить на пол.. А передо мной распахивается альбом.
— Похоже?
Рисунки, фото, ч/б, в цвете, танцующие женщины, босые, в белых невесомых прозрачностях, скорее подчёркивающих, чем скрывающих их наготу.
— Это её Парижская студия, это Нью-Йорк, вот она в Москве.
Вот это — Есенин!
Я в ужасе оглядываюсь. Есенин! Самый запрещённый поэт, за его переписанные стихи — исключение из пионеров и из школы!
(В 1956 г., впервые после Войны, издан двухтомник С. Есенина, за этими двумя тоненькими зелёными книжками мои папа и мама уезжали в областной центр, Кемерово, двое суток (!) сменяя друг друга в очереди, стояли у книжного магазина, а потом папа переплетал эти томики в другие переплёты других авторов, что бы не изъяли вдруг, при обыске. (Ходили слухи, что сразу, после издания зелёного двухтомника, во многих городах он был конфискован и передан в библиотеки, на спец. хранение).
— Чай-чай-чай! Танцующая, кружащаяся, летящая ставит на стол пиалу с чаем, откуда-то, из поднебесья, её невесомые пальчики сыплют в пиалу беленькие листочки:
— Жасмин, пожалуйста.
С каждым глотком ко мне возвращается сознание, жизнь, пытаюсь улыбнуться.
— А это — мои любимые примитивисты. Руссо! Тигр — смотри!
— А это Брейгель младший, это шедевр. Лучше написать невозможно: .«Возвращение охотников». Почему-то ни кто, веришь — ни кто (!) не замечает, что это Голландия, а каналы замёрзшие, и море — смотри — море подо льдом!
Но главное — это я поняла, я! — Видишь костёр, что они жгут? Гроб! Жгут домовину! Это земля так промёрзла, что они не могут могилу выкопать и покойника сжигают! Знаешь как это называется ? — Малый ледниковый период! Десять лет! За эти десять лет Гренланлия — слышишь Зелёная страна! — замёрзла и покрылась льдом, и сегодня там один лёд! Вот, что такое Брейгель!
А это нельзя даже смотреть, видишь в папку вложен, это альбом Марка Шагала, только за хранение — лагеря! — А папе в Обкоме подарили, без права показа — этот альбом знаешь сколько стоит? — Даже в Берлине, как хорошая пяти-комнатная квартира! — Смотри, это Витебск, видишь, что на заборе написано? ( Смеёмся вместе).
Мне почему- то невероятно легко и свободно, абсолютная раскованность, неожиданно для себя, поднимаю плавочки, то ли целую, то ли нюхаю — создание заливается смехом
— А это Энгр! Обожаю Энгра!
На каждой странице нагие женщины, не как на трофейных картах, на картах, женщины красивее, но у них ничего не видно.
— Смотри: ни тени стыда, вообще, и при этом — ни капли бесстыдства! Только восхищение женским телом, любование женской наготой!
— А это — Дали! Дали и его русская принцесса! Представляешь, он всю жизнь рисовал только одну эту Галину, а она до него жила с Аполлинером, с десятком парижских художников и поэтов — и ни один её не ревновал, ни проклинал — все её обожали и преклонялись перед ней! Совсем, как де Сталь, или Елена Багрицкая-Бонер... ой! Забудь!
Ты понимаешь, чего добивается Дали? — Видишь, вот, вот, видишь — он пытается выйти в четвёртое измерение, изобразить на плоскости в двух измерениях — четвёртое! Ты слышал, как он голый, на коне и с саблей Хачатуряна встретил? — Ага, танец отгремел, Дали ускакал, ворота захлопнулись, а мажордом объявляет: «Аудиенция окончена.»! Вот смотри — переводи название, подумаешь, на итальянском: «Мастурбация юной девственницы на рогах персональной невинности» — в ЛИТО ни один перевод не утвердили и этой репродукции нет даже в Ленинке. Это для меня, это я с пяти лет мастурбирую и до сих пор невинна, сама себе не верю.
А это Климт. Папа не любит Климта, говорит, что Климт унижает женщину. А по мне, так после того, как Тулуз Лотрек унизил женщин, да с Лотреком всё ясно, там одни комплексы. Все ущемлённые мужчины само утверждаются унижением женщин. А Климт — это не унижает, Климт показывает покорение женщин, меня бы кто так покорил! Я себя пишу только в стиле Климта. Вот так. Видишь? Вот Энгр — вот Климт одна натура, одна поза, — видишь в чём разница? Да в перспективе же! — Смотри, прямая перспектива, здесь обратная. Обратная перспектива скрывает объекты эксплуатации женщины, прямая — выделяет. Смотри, прямая перспектива 3/4 , от женщины остались только её, инструменты, демонстративно, даже да-да-исты не додумались.. это Климт!
Я ошалело смотрю на изображение лежащей на грязном полу женщины, на боку с безобразно подогнутой ногой, так что космато заросшая промежность распахнута зияющей бардово-чёрной щелью с торчащими кусками плоти, с подробностями никогда и ни где мною невиданными, и от всей женщины, лежащей в беспамятстве, на картине — только эта промежность, в волосах и пене, как бы отдыхающая после немыслимой работы..
— У папы есть зеркало для бритья. С подсветкой, с сильным увеличением. Я беру это зеркало и рассматриваю себя — там. У меня идеальная зрительная память, я сделала массу эскизов себя. И вот, главное, только ты должен молчать? — Я молча киваю.. — я давно уже пишу моменты своих физиологических отправлений.
Нет-нет, просто дефекация — это банально, есть у Да Винчи.
Я сделала открытие, вот этого нет ни где и ни у кого. Только у меня! Представляешь! Вот смотри: большая папка полная листов ватмана, на ватманах лица — детские, девчоночьи, взрослые, одни женщины — все уставившиеся в какую-то точку, одутловатые, бессмысленные.
— Ну?
Я в растерянности поднимаю глаза. Босоножка вскинув руки летит на семенящих вытянутых носочках —
- Вот! Вот! Ни кто, ни кто не за-ме-тил !
— Это из психушки?
— Нет! Это из ту-а-ле-та! У меня есть свёрлышко, карманное крупповское, раскладное, на ручке. Я захожу в кабинку в туалете и сверлю глазок в соседнюю кабинку. И запоминаю лица в момент дефекации. У меня идеальная зрительная память. И везде, в Союзе, в Париже, в Риме — везде одни и те же лица, одно и то же выражение — если не замечают наблюдения! Ты понимаешь, что это — медитирующие лица? Это же типичная ме-ди-та-ци-я !
А что такое медитация? Это обращение к общему агрегору!
Это ли-тур-гия, это общая молитва! Одна, во все времена, по всей земле! И не только у людей. Ты слышал, что бы собака заела кошку, когда кошка справляет свои дела? А ведь в это время кошка беззащитна и выдаёт себя запахом — Нет! А лиса зайца? — Нет!
Потому что это — ТАБУ ! Ты наблюдал кошку во время её дефекации, так, что бы она тебя не видела ? У кошки то же самое выражение на мордочке! Ме-ди-та-ци-я ! Мы все едины в ЭТОМ и это наша самая древняя ре-ли-ги-я от слова связь — всех друг с другом — всегда.
И я придумала сюжет: моя попка в момент дефекации — в ней я останусь на все времена. Потом будут подражатели, но моя — останется пе-р-вой ! Изображение доминирующее, от края и до края — фактически один открытый, вывернутый сфинктер, или так же моя уринирующая вагина — изображение точное до анатомичности, но истончённое до прозрачности. И это всё — фон, в обратной перспективе. А на этом фоне — галерея лиц — вот этих- все возрасты, расы, одинаково бессмысленные, отрешённые в самой древней на земле медитации. Это ведь можно назвать — Древнейшая Церковь?
У меня всё готово, все эскизы, пространство. Остался только формат и монтаж. Здесь нельзя. Нельзя, что бы кто — нибудь узнал, тогда — всё.
Ты первый, кто это услышал и увидел, ты уедешь и забудешь, хорошо?
— Кивок
— А меня папа берёт с собой на выставку. Там его презентация. В Берлине. Западном. Там будет — МОЯ ПРЕЗЕНТАЦИЯ, ни кто не знает — неожиданно. Это будет ШОК, СКАНДАЛ — это сразу сделает ИМЯ.
Ой, как я рискую, но этой темы нет и не было ни у кого!
Знаешь, всё ведь могут отобрать, подумаешь — Папа, могут и у него просмотреть все папки, и мои то же.
Вот, возьми. Сохрани у себя — это наиболее проработанная, здесь всё, вся идея, вся тема, и вот моя подпись. Сохрани, спрячь на годы, на двадцать лет, не менее. Ты защитишься, станешь выездным, вывезешь среди материалов твоего доклада, «там» и только тогда опубликуй. Вот моя подпись, вот моё поручение — заскакивает коленками на высокий табурет, склоняется над столом и долго пишет что-то на обратной стороне ватмана. Пишет, не обращая внимания на позу, на повёрнутые к моему лицу, ничем не прикрытые «объекты эксплуатации». Я не запомнил ни вида их, ни деталей, в глазах расплывалось, терялась резкость.. Запомнил только запах, неожиданно резкий, необычный — может быть от её волнения?
Ватман чем-то обрызгивается, обсушивается помахиванием, складывается до размеров «общей» тетради. — здесь не разворачивай. Там, у себя, разверни и посмотри, но только один раз, письмо на ватмане не выдержит частого разворачивания.
Потерпи, ради меня ... здесь вся моя жизнь.
В глубине квартиры запел будильник. Меня мгновенно вернули на диван, поцеловали, прижались ко мне —
- Я на занятия. Тебя будут кормить. Потом мыть, постригать, стирать, отглаживать, что бы выставить на состязание, ту ночь ты будешь спать с вечера до утра, я к тебе даже не подойду — создам тебе стимул — вернёшься со щитом — у нас будет еще две-три ночи..., на щите — посадят на поезд и на всегда.. Сохранишь? Сейчас Маша подойдёт, она раньше всех встаёт, домработница наша.
Исчезла за дверью, щелк задвижка, щёлк — на второй двери.
И почти сразу в зал вошла домработница. В фартуке. Такая же, как Большая Мама в негритянских фильмах.
Весь день Большая Мама занималась мною, почти не разговаривала. Но вот, накормив меня невероятно вкусными котлетами с косточкой (!), Господи, да кто же меня мог научить эстетики приятия пищи — уличный котёнок пищащий у чашки с «Вискас». Умилившаяся Б. Мама снизошла до разговоров:
— Познакомился с нашей Белоснежкой? Да знаю-знаю, разве она пропустит! Танцевала, в белье хоть? — Ну ладно. Не то взяли моду со своей мамашей голышом скакать. Раньше они в Сто — квартирном доме жили — там привидения — сюда вот и приехали, на ул. Чехова. А я с юности, совсем малой еще, в Сто- квартирный пришла — у кого только не служила, такого насмотрелась, жизнь поняла.
Я молча киваю, почему бы в квартире, где валяются книги метр на метр, стоимостью в пяти-комнатную квартиру в Берлине, не водиться и привидениям? (Много позже узнал я о страшной судьбе жителей Сто- квартирного дома в Новосибирске — аналога Трифоновского Дома на Набережной).
— У папаши — они сейчас в Крым убыли, на свою дачу персональную — тебе в их кабинете постелено, — скоро выставка в Берлине, по ту сторону. Картины о партизанах. « Ни кто не забыт, ни что не забыто» — называется. Папаша всегда дочку с собой берёт, она одна у них — на старости лет сподобились. Бело снежку нашу в Академию Художеств готовят. Папаша её и в Италию возил, целый год прожили, и в Германию, а в Париж — как к себе на дачу ездят. На выставки всё. Только чует моё сердце — не ладно будет. Сейчас за абстракции то садят. А она всё: «Полак! Полак!». Ой, начудит она со своими абстракциями. Да и папаша то же : «Полак».. а ведь ничего своего, всё казённое — враз всё сгрузят и увезут и печать на дверях.
— Казённое? — И это? — Касаюсь рукой резной, золочёной ножки стола.
Загибается край скатерти — инвентарный номер — всё казённое, ничего своего, живут скромно, по Партийному Минимуму! Ты это — ничего от неё не бери. Не давала? Ой-ли? С них-то, с гуся вода, а с тебя за ихнии абстракции спросят, так спросят, и с тебя, и папы-мамы твоих! Да чего я тебе объясняю-то, тебя ведь Наташка привезла? Ты ведь земляк её? — Ну тогда сам всё лучше меня понимаешь, за что люди на каторгах-то маются.
Пролетел я на Олимпиаде. Со свистом. Иного и быть не могло. До Областного уровня олимпиада — билет в ВУЗ. Республиканский уровень и выше — поиск будущих генераторов математических идей. На Республиканском уровне — уже не задачи потолка школьной программы, и не задачи ВУЗовских программ. Республиканские олимпиады — задачи на нестандартное мышление ребёнка с математическим складом ума, мыслящего математическими пространствами — такими только родятся и очень редко.
Вот поезд. Плацкарта. Мне не обидно. Единственное — представляю праведный гнев мамы ( моей), перед поездкой я вымогал с неё новую белую рубашку — победителей будут по телевизору показывать! А единственная моя белая школьная рубашка зажелтела от стирок, и рукава мне по локоть, и на груди не застёгивается — вырос.. (Да, я угадал. Мама гонялась за мной со скалкой в руках: « Рубаху ему! Белую! По телевизору покажут!» — Сестрёнка Надя, раскинув руки, вклинивалась между мной и мамой, спасала мою голову. Потом было примирение, были голубцы маминого приготовления. НИ КОМУ Я НЕ СКАЗАЛ НИ СЛОВА О КВАРТИРЕ НА ул.ЧЕХОВА, — жил у родни Наташи, всё как у нас, даже хуже, людей в квартире больше, кормили котлетами и борщом — у нас вкуснее, спал на диване. Простой диван, продавленный, пружина торчит. Правда, рассказал про ЛИФТ!
А ватман? За столиком в плацкарте, ужиная запеченной курицей (Большая Мама положила мне на дорогу вместе с пирожками, с бутылкой компота. Я даже заплакал, обнаружив в сумке этот подклад). От запаха курицы наверное пол вагона мрачно напряглись и озверели.. проводница — точно фыркнула. И тут слова Большой Мамы прозвучали у меня под черепом: « Так спросят! И с мамы-папы твоих..». И завертелись под моим черепом пять немецких трофейных карт с голыми девушками. Эти карты Серёга Проханов показывал во дворе. За них его и забрали в колонию, дали пять лет — по году за карту. Тогда я выгреб со дна сумки сложенный ватман, сунул под куртку. Потопал к купе проводников, к титану, под которым слепила раскалёнными углями печка — свёрнутый ватман просунулся в печку поверх углей и печка мгновенно загудела. Сброшенный как пружиной, с нижней боковой полки, подскочил мужик, распахнул дверку:
— Что?
— Математические задачи: я олимпиаду по математике просрал.
Мужик осмотрел меня..
— А, ...ну .
Мужик вернулся на полку, а я — в свою плацкарту.
В СССР был и такой СЕКС.
0
0
Просмотров: 167