Дендрик

     
Ромку я знаю давно. Еще будучи призывником, гуляя с собакой, я приметил в своем дворе светловолосого первоклашку в сопровождении молодого, красивого и вечно резвящегося ризеншнауцера. Мальчишка был не по годам развит. Читал в то время модного Дрюона с его проклятыми королями и удивительно зрело рассуждал на вечные темы любви, преданности и измены. Меня в этих дрюоновских книжках волновал только казненный в задницу Эдуард Второй, но говорить об этом с первоклассником не хотелось. Мы часто встречались во дворе, я в очередной раз издевался над Ромкой по поводу того, что мой пес был его тезкой, и он, обиженный уходил в другой двор. О чем, спрашивается, мы тогда могли говорить?
     Прошло десять лет. В один из своих частых приездов в Москву я встретил его во дворе. Все было, как и десять лет назад, только ризеншнауцер успел стать за это время дряхлым и мерзким кобелем, а Ромка — юным красивым парнем. Светлая челка упала на лоб, когда он отнимал у пса палку. Круглая попочка в обтягивающих джинсах не могла волновать только его дурного кобеля. Отобрав палку, Ромка выпрямился и посмотрел на меня глазами цвета морской волны. Прищурился, чтобы лучше рассмотреть. Было видно: он копошится в памяти, пытаясь извлечь из нее недр мой образ давней давности. По его мягкой улыбке я понял, что ему удалось вспомнить и Дрюона, и наши рассуждения о любви и смысле жизни. Да и меня заодно. Он обнажил белоснежные зубы и протянул руку.
     Я: Привет!
     Он: Привет!
     Я: Давно не виделись.
     Он: Да, давно не виделись.
     Я: Пошли в лес.
     Он: Пошли.
     Я: Подожди, я только за тезкой твоим сбегаю.
     Он: А ты не меняешься.
     Я: Зато ты меняешься.
     Мы в лесу. Вернее, в Измайловском парке. Углубляемся. Псы резвятся, совсем как молодые, то скрываясь в дебрях, то внезапно появляясь с другой стороны, постоянно меня пугая. Мы молчим. Ромка все время озирается по сторонам. А там ничего интересного — кругом деревья. Я пытаюсь поймать его взгляд, но он не смотрит вперед. Поэтому и натыкается на моего Ромку.
     Я: Э-э, ты осторожней, другана моего старого зашибешь!
     Он: Извините. Оба.
     Пауза. А потом:
     - Дим, а хочешь, я познакомлю тебя со своим лучшим другом?
     Я: С ризеном твоим я уже знаком. Большую часть жизни... Его...
     Он (перебивая): Да нет, не с ним.
     Я (с интересом): Ну.
     Мы сворачиваем на другую, более узкую тропинку. Я все гадаю, где ж здесь друзья-то могут быть. Ромка останавливается около старого большого дуба.
     Он: Привет!
     Я: Привет!
     Он: Да я не тебе.
     Я: А кому?
     Он (кивая на дуб): Ему.
     Я: Та-ак, приехали. Это он, что ль, твой лучший друг?
     Он: Да.
     Я: В детстве я тоже любил абрикосовое дерево в саду у бабки. Но это из-за вкусных абрикосок. А ты, что, желуди... того...
     Он: Нет, ты не понимаешь. Он... он не просто мой друг... Мы любим друг друга...
     Я (повторяясь): Та-ак. Ладно, когда ты его — это понятно... почти,.. но он-то... Он, что, тебе сам об этом сказал?
     Он: Ты опять неудачно пытаешься пошутить. Я чувствую это.
     Ромка обнимает дерево, прижимается к нему грудью, упирается лбом в толстую кору и закрывает глаза. Я стою, глядя на всю эту порнуху, не в силах издавать звуки. Как полуживой магазинный карп, ловлю ртом воздух. Ризеншнауцер, видимо, не в первый и даже не в сотый раз пришедший на это место, преспокойно укладывается неподалеку. Мой пес где-то шляется, но сейчас он меня совершенно не волнует. Ромка (тот, который человек) не меняет своего положения.
     Я: Ты что там, медитируешь?
     Он: Нет.
     Я: А что тогда, любовью, что ли, с ним занимаешься?
     Он: Что-то в этом роде. Ладно, пойдем. Ты первый, кого я сюда привел. Я не знал, что в чьем-то присутствии не смогу. До свидания.
     Я: Гуд бай. Он английский-то понимает?
     Он: Он все понимает. И вовсе не обязательно говорить. Даже на английском.
     Ромка опять закрывает глаза и нежно целует своего дружка. Я выискиваю в кустах пса и искоса наблюдаю за идиллией. Ромка, пройдя несколько шагов, поворачивается к дубу и машет ему рукой.
     Я: Ладно, ты как кот ученый, который и днем, и ночью... Давно это у тебя? И как вааще это называется?
     Он: Это называется дендрофилией. Это... когда любовь к деревьям... Но не такая любовь, как у юннатов там или «зеленых». Точнее, это, наверно, дендросексуальность. Это... когда... любовь не к деревьям, а с деревьями. Еще это называется лигноманией, только мне это не подходит. А так,.. я даже себя Дендриком называю. Нравится?
     Я: Мне в тебе все нравится...
     Он: Ну а давно ли это? Не знаю, все как-то постепенно пришло, я не могу назвать точную дату. Это не так, что я проснулся, пошел в парк искать любовника, нашел этот дуб и влюбился. Помню, еще в детстве я любил смотреть передачи о природе. Постоянно засматривался на деревья. А однажды, пару лет назад, я сильно поругался с мамой, пошел гулять в парк, набрел на этот дуб, обнял его и начал рассказывать... И о том, что мама была ко мне несправедлива, и о том, что я не знаю, что мне делать... И я почувствовал, что он не только понимает меня, но и пытается как-то успокоить. Я это понял, потому что действительно начал быстро успокаиваться. Листья как-то по-другому шелестели, ствол стал мягким, а из щели в коре, которая до этого была сухой, полился сок...
     Я: Я его понимаю и даже завидую. Если бы ты так ко мне прислонился, из меня тоже бы полился сок. Он что, заплакал или кончил?
     Он: Не знаю. Но, успокоившись, я начал сильно возбуждаться. Я не делал никаких движений, просто обнял его и прислонился губами к той щели. Я почувствовал его силу, мне казалось, что он начинает овладевать мной физически... И я кончил...
     Я: Так, я бы это классифицировал как пассивная геронтофильная гомодендросексуальность... А девушки там, березки всякие, тебя не привлекают?
     Он: Березки? Нет. Они какие-то жеманные, кокетливые. И вообще, кроме моего дуба меня никто не привлекает...
     Я: Я бы сказал, «ничто». Или ты имел ввиду всех остальных? Людей, собак и так далее? У тебя вообще был секс с девчонкой или с парнем?
     Он: Да, у меня была девчонка. Несколько раз я спал с ней. Я не скажу, что мне было как-то неприятно. Но я вновь ощутил пустоту в душе и спустя два месяца пришел к моему любимому. И он начал ревновать. Когда я обнял его, я почувствовал, что он всеми силами старается меня оттолкнуть. Я понял: он знает, что у меня был кто-то другой, что он ревнует. И я попросил меня простить. Он простил. Листвой он не шумел, была зима, но я слышал, я чувствовал, как внутри него что-то пульсировало. Билось, как сердце... И он снова овладел мной...
     Я: Надо же, и эти тоже ревнуют! Хорошо, что хоть отходчивы.
     Он: Я бы так не сказал. Этой весной я влюбился в другого. Он растет неподалеку. Молодой клен, лет двадцать. Однажды я проходил мимо него и почувствовал, что он зовет меня. В душе похолодело. Я попытался проверить, отошел немного. Но по-прежнему ловил исходящие от него волны. Подошел. Долго не решался обнять. Потом погладил его кору. Ветви закачались и, казалось, немного опустились ко мне. И я провел по стволу языком... Это было совсем другое ощущение. Здесь я постепенно овладевал им. Руками и языком. И он не успокоился до тех пор, пока я не кончил...
     Я: Сексуальный альтруист. А ты, оказывается, не только пассивный гомодендрик, но и активный? Молодежь потрахиваешь? И что твой постоянный?
     Он: Я не мог отважиться пойти к нему. Было стыдно. И страшно, что на этот раз он меня не простит. Пошел где-то через три месяца. Уже издали я начал просить его о прощении. Но он был непреклонен. Он был холоден, страшно холоден ко мне... Со мной... Я плакал, умолял его, но он так и не отклиннулся. Стоял, будто мертвый. И я ушел. На следующий день пришел снова. Ничего не говорил, просто стоял, как сегодня, долго стоял. Но... опять ничего. Так продолжалось несколько месяцев. И только несколько дней назад он дал мне понять, что больше на меня не сердится. И все было, как всегда...
     Я: Да... Как всегда... Слушай, давным-давно один мой знакомый некрофил обронил фразу, которая потом стала крылатой: «Самый кайф не в том, чтобы кончить на трупе, а в том, чтобы заставить труп кончить на тебе». А в чем твой кайф? Почему я, например, не могу вот так, как ты?
     Он: Тоже мне, сравнил! Меня мало интересуют люди. Они злы, они расчетливы, они жестоки. Редко попадается человек, который не только поймет тебя, но и поможет обрести душевное равновесие. Здесь же все просто, я не жду от них ничего плохого. Ничего такого, чем отличаются люди. Деревья человечнее. И мне хорошо с ними.
     Я: Здорово! Но когда ты идешь по лесу, ты же должен постоянно испытывать сексуальное или другое влечение?
     Он: Почему? Ты, например, когда в метро едешь, не бросаешься на первого встречного? И здесь то же самое. Не все они привлекают, более того, как и среди людей, среди них много плохих. Это видно сразу. Тяжело выразить это словами, но это не искривленный ствол или другие внешние дефекты. Как правило, уродливые внешне деревья очень добры. А те, плохие, и шумят по-другому, и у них совсем другая осанка. Вот, например, этот клен. Посмотри. Я чувствую его отрицательную энергию...
     Я: А я нет. Клен как клен. Но я тебе верю. Учитывая твою предрасположенность к мужскому полу, пусть даже деревянному, я бы рискнул предложить тебе попробовать трахнуться с парнем...
     Он: Ты что, с ума сошел?! Он мне этого уже никогда не простит!
     Я понял, что эта рыбка не для меня, и замолчал. Черт возьми, никогда не думал, что мне придется жалеть, что я не дерево! Мы прощались с Ромкой у его подъезда. Он предложил пойти прогуляться в лес вечером, но я отказался. Под предлогом, что не люблю быть третим лишним. Ромка сверкнул белоснежными зубами с остатками коры на них и быстро пошел к лифту. Утомленный прогулкой ризен помахал хвостом моему Роману и поковылял за хозяином.
      Я открыл дверь на балкон, вышел, чиркнул зажигалкой. Прямо перед балконом, касаясь его ветвями, росло какое-то дерево. В детстве оно мешало мне принимать солнечные ванны, и я порывался спилить его, но соседи не позволили. Пустив кольцо табачного дыма, я подошел вплотную к дереву, нежно коснулся листочков...
     Я: Привет!
     Он: ...
(с) 1997