задние игры
Хлопает входная дверь, и от хлопка этого Вовка просыпается; дверь в коридор-прихожую плотно прикрыта — в комнате Вовкиной темно, но, едва открыв глаза, он тут же соображает, что означает хлопнувшая дверь: это — ушла на работу Инна, и значит — уже утро: Игорь Инну проводил, и сейчас... сердце у Вовки сладко замирает:
Инна ушла, и они, Вовка и Игорь, остались вдвоем... да, вдвоём! — вжимаясь щекой в подушку, Вовка слушает, как в темноте тикают настенные часы... и еще слышно, как по стеклу окна монотонно барабанит дождь, — за окном стоит поздняя осень, и уже который день, почти без перерыва, идут затяжные дожди... б-р-р-р, какой мрак на улице! — там, на улице, сыро и холодно, а здесь, в комнате, тепло, и ещё... «хорошо, что нет первых уроков», — думает Вовка, пытаясь в темноте рассмотреть стрелки настенных часов; писюн у Вовки стоит, изнутри упираясь в трусы полуоткрытой головкой, и оттого, что писюн стоит, и оттого, что головка писюна соприкасается с трусами.
Вовка чувствует, как все тело его наполняется сладкой негой... впрочем, это для Вовки давно не новость: писюн у него в последнее время стоит по утрам всегда, и Вовка, просыпаясь, под одеялом писюн свой иногда дрочит, если есть время... точнее, он дрочил писюн, когда жил дома, а сейчас он — в гостях, и сейчас... сейчас в Вовкиной жизни всё по-другому!
Будильник еще не звенел... значит, семи еще нет, — думает Вовка; слышно, как Игорь что-то роняет в прихожей... Напряженно торчащий писюн сладко ноет в трусах, и Вовка, сунув в трусы руку, с наслаждением сжимает, стискивает твердый горячий валик в ладони; слышно, как за дверью — в прихожей — Игорь тихо чертыхается... «ну, чего он там возится?» — думает Вовка, сжимая в кулаке напряженный членик. Игорь — Иннин муж, а Инна — старшая Вовкина сестра, и она ничего не знает... и никто ничего не знает, — Инна с Игорем поженились в самом начале осени, в первых числах сентябре, а уже через три недели это случилось... шевеля рукой в трусах, Вовка легонько двигает кулаком, и это едва заметное движение свёрнутой в трубочку ладони отдаётся во всем Вовкином теле томительно приятной сладостью, — сейчас... сейчас Игорь придёт, и они...
Вовке нравится то, что они делают... ну, то есть, он и Игорь, — они делают это по утрам, и никто ничего об этом не знает, и даже никто — ни один человек! — об этом не догадывается! Никто ничего не знает — и это Вовке, ученику восьмого класса, немного удивительно: т а к о е в его жизни происходит, а все думают, что он, Вовка, самый обычный, обыкновенный пацан... конечно, это хорошо, что никто ничего не знает — знать об этом никому не надо, а просто... просто в душе своей Вовка каждый раз, когда думает об этом, немного удивляется: он каждое утро... каждое утро э т о делает, а потом — идет в школу, как самый обычный пацан, и все его одноклассники, и не только одноклассники и друзья, а все-все вообще, глядя на него, не могут даже предположить, что именно он делает по утрам... и получается, что он, Вовка, владеет неким тайным, для других неведомым знанием, которым он ни с кем поделиться не может, — нельзя!
Да, именно так: всё, что они делают по утрам — их общая тайна, и о том, что это тайна, Вовка преотлично знает: во-первых, он уже не маленький, а во-вторых... не с Луны же он прилетел! Не с Луны — одним воздухом со всеми дышит, и о том, что болтать-рассказывать про такое никому нельзя, Вовка знает без сопливых. А жаль... было б прикольно посмотреть, как бы у всех пацанов в один миг вытянулись рожи, узнай они о том, что он, Вовка, каждое утро трахается, как взрослый — по-настоящему... лежа под одеялом, Вовка едва заметно двигает в трусах кулаком, одновременно вслушиваясь в звуки, доносящиеся из-за двери, — там, за дверью... «что он там делает? — думает Вовка, легонько скользя ладонью вдоль горячего и, как кремень, напряженно твердого ствола-валика.. — Если дверь хлопнула, значит — Инна ушла... а он не идет... чего он там возится — чего ждёт?»
Вовка, думая об Игоре, сам не замечает, как рука его начинает двигаться быстрее... блин, до чего же это приятно — член свой, торчащий колом, вгонять в кулак! «Или, может... может, он вообще сегодня не хочет? — неожиданно думает Вовка, непроизвольно мастурбируя под одеялом. — Ну, и не надо! Уйду.... уйду от них, блин, домой, и пусть... пусть тогда знают!» «От них» — это значит от Инны, старшей сестры, а «пусть тогда знают» относится исключительно к Игорю, — думая так, Вовка сильнее сжимает в ладони член и, чуть замедляя темп, продолжает напряженно вслушиваться в звуки, доносящиеся из-за двери... «ну, что... что там можно делать?!» — нетерпеливо думает Вовка, чувствуя, как в душе его зарождается лёгкое беспокойство, — Вовке хочется «по-настоящему», и — машинально, но от этого не менее сладко мастурбируя под одеялом, он невольно думает об Игоре....
Вот ведь как бывает! Еще месяц назад Вовка даже предположить не мог, что, просыпаясь по утрам, он будет думать об Игоре и, спать ложась, будет думать о нём же... может, это любовь? Про любовь Вовка еще не думал, но чувство ревности ему, Вовке, уже знакомо, и хотя Вовка понимает, что формально никаких прав у него на Игоря нет, а всё равно... Игорь — невысокий и стройный, ладно сложенный — совсем не похож на взрослого... и особенно он не похож на взрослого, когда раздевается, — когда Игорь голый, он больше напоминает пацана, хотя ему, Игорю, уже двадцать один год, и даже скоро будет двадцать два... а Инне — двадцать, — Инна работает в таксопарке, до работы ей добираться почти час, и потому она каждое утро уходит рано — в половине седьмого...
Инне не позавидуешь. А Игорь нигде не работает; то есть, он в одной фирме работал, но фирму эту ликвидировали, и Игорь теперь ищет новую работу: куда-то ездит, кому-то звонит... одним словом, как он сам объясняет, в настоящий момент он «ведет переговоры по вопросу оптимального трудоустройства». А Вовка... Вовка — еще школьник: Вовка ходит в восьмой класс, и Вовке только тринадцать лет; точнее, тринадцать с половиной, — весной Вовке будет четырнадцать, и он, Вовка, живёт у старшей сестры «в гостях», но поскольку сестра замужем, то правильнее будет сказать, что живёт Вовка в гостях у родной сестры и её мужа — у Инны и Игоря...
«Гостит» Вовка у Инны и Игоря уже месяц... да, без малого месяц. Потому как прикольно... и прикольно, и в кайф. У Игоря отец занимается бизнесом, и пока Игорь служил в армии, предки купили ему «двушку» — двухкомнатную квартиру, и потому Вовка молодоженов нисколько не стесняет: у него, у Вовки, как бы своя комната. Мать, правда, время от времени пытается Вовку вернуть домой (отца у Вовки нет), но Вовка каждый раз перебираться домой наотрез отказывается, и мать.... мать не очень настаивает, потому как ей, Вовкиной матери, всего сорок лет, и у неё тоже жизнь — своя.
Раз или два в неделю мать приходит к ним — каждый раз, приходя, она что-нибудь вкусненькое готовит, проверяет у Вовки дневник и даже смотрит тетради, но придраться матери не к чему — всё у Вовки нормально! Добираться до школы Вовке по времени одинаково — что от дома своего, что от дома Инны; хуже учиться за этот месяц Вовка не стал, а кроме того, здесь, во дворе, у него уже есть новые друзья; сестре и Игорю он, Вовка, не в тягость — и не только сестра, но и Игорь матери об этом при каждом её приезде говорят... ну, и какие у матери аргументы, чтоб настаивать на его, Вовкином, возвращении? Никаких. То есть, никаких аргументов-доводов у матери нет — и мать, в очередной раз проговорив, что у него, у Вовки, есть свой дом, от Вовки в очередной раз отстаёт. И никто — ни мать, ни сестра, ни даже Игорь — никто не знает, что именно Вовку здесь держит и почему он отсюда уезжать ни в какую не хочет...
А «держит» Вовку Игорь... точнее, держит его то, что они делают: то, что они делают, Игорь называет «задними играми», а Вовка мысленно, сам для себя, называет это же самое «по-настоящему», и вот это-то... эти «игры по-настоящему» его, Вовку, и держат, — то, что они делают, тринадцатилетнему Вовке нравится... очень нравится! Вовка слышит, как начинает приоткрываться дверь, и — стремительно вытащив из трусов руку, тихо всхрапывает, чтобы Игорь подумал, что он, Вовка, еще спит, и чтобы Игорь его, Вовку, как бы разбудил, — такая у Вовки каждый раз, когда он просыпается сам, игра-уловка.... дверь Игорь оставляет чуть приоткрытой, и теперь из коридора в комнату наискось проникает свет, отчего в комнате делается светлее...
Вовка, забыв, что, изображая спящего, нужно всхрапывать, лежит с закрытыми глазами, затаив дыхание, — он, Вовка, ждёт... кажется, часы начинают тикать еще громче, и еще громче стучит по стеклу мелкий противный дождь, — там, за окном, сыро и слякотно, а здесь, в комнате, тепло и уютно, и главное... главное — это то, что они сейчас будут делать, — сердце у Вовки стучит, бьётся от предвкушения...
Игорь осторожно садится на край постели и, скользнув рукой под одеяло, одновременно наклоняется над Вовкой, обдавая его щеку горячим дыханием.
— Вовчик... — почти беззвучно шепчет Игорь Вовке в ухо, и Вовка чувствует, как ладонь Игоря, скользнув под резинку трусов, жарко замирает на мягкой упругой булочке. — Вовчик.... — повторяет Игорь чуть громче, — просыпайся! — Наклоняясь еще ниже, почти ложась на Вовку, Игорь касается теплыми мягкими губами Вовкиной щеки, при этом ладонь его в Вовкиных трусах чуть смещается, и он медленно, словно впервые, указательным пальцем проводит по ложбинке между круглыми упругими Вовкиными половинками. — Слышишь? Просыпайся...
— Ну, что... я спать хочу! — бормочет Вовка в ответ, делая вид, что хочет натянуть одеяло на голову.
— Ты смотри, какой соня... — тихо смеётся Игорь, одновременно с этим подушечкой указательного пальца пытаясь нащупать Вовкино туго сжатое очко. — Просыпайся...
— М-м-м... — мычит Вовка; он открывает глаза, делая вид, что Игорь его только что разбудил.. — Сколько времени?
— Семь... без тринадцати...
— Вот... опять ты меня разбудил, — чуть капризно, словно еще до конца не проснувшись, произносит Вовка, и это тоже часть его игры — пусть Игорь думает, что не очень-то он, Вовка, и хочет. — Ра... — Вовка хочет сказать, что еще рано, но сделать этого не успевает — Игорь прижимает к Вовкиным губам губы свои, вбирает Вовкины губы в рот, и Вовке ничего не остается делать, как подчиниться — Вовка, успевший перевернуться на спину, обеими руками обхватывает Игоря за шею...
Какое-то время Игорь сосёт Вовку в губы, при этом ладонь его, скользнув по Вовкиному бедру, сама собой перемещается вперед, — обхватив руками Игоря за шею, Вовка лежит на спине, и Игорь, под одеялом оттянув резинку на Вовкиных трусах, обхватывает ладонью напряженно торчащий Вовкин писюн, отчего Вовка невольно раздвигает ноги, непроизвольно подавая зад вверх... писюн у Вовки твердый, горячий, — легонько сжимая Вовкин писюн в кулаке, Игорь медленно, словно машинально, двигает кулаком вверх-вниз... вверх-вниз, вверх-вниз... блин, до чего приятно!
Сердце у Вовки колотится, словно в первый раз, и жаркая сладость растекается по всему телу... — наклонившись, Игорь сосёт Вовку в теплые, мягкие со сна губы, одновременно под одеялом легонько поддрачивая Вовкин писюн, и только слышно, как тикают на стене часы... да еще слышно, как оба они — и Вовка, и Игорь — жарко сопят, дышат носами, поскольку рты у них у обоих заняты... наконец, Игорь отрывается от Вовки, и Вовка, переводя дух, непроизвольно облизывает губы, — сердце у Вовки от возбуждения, от наслаждения и еще черт знает от чего едва не выпрыгивает из груди, и кажется... кажется, что всё тело покалывают микроскопические, глазу невидимые иголки... ох, до чего же всё это приятно! И не просто приятно, а всё это — самый настоящий кайф!
Непроизвольно двигая булочками, Вовка с силой сжимает, стискивает колечко сфинктера, — лёжа на спине, Вовка возбуждённо смотрит на Игоря чуть осоловевшими от наслаждения глазами...
Нравится... нравится всё это Вовке — еще как нравится! А мать домой его зазывает... как же! — разогнался он... хуля он там, дома, не видел? Здесь — Игорь... уже две недели Игорь не работает — и две недели у Вовки каждое утро начинается с этого: в половине седьмого Инна уходит на работу, Игорь её провожает, закрывает за ней дверь, а потом идёт к Вовке, и они...
— Ложись, — шепчет Вовка; ему хочется, чтобы Игорь поскорее снял с себя трусы, и тогда он, Вовка, тоже начнет играть с его членом... тринадцатилетнему Вовке нравятся такие игры, и они, Вовка и Игорь, так делают каждое утро — сначала просто играют, и только потом Игорь засовывает свой член Вовке в попу — трахает Вовку по-настоящему...
А ведь в первый раз... в первый раз, когда это случилось, Вовка вырывался — ни в какую не хотел, и Игорь, можно сказать, его принудил это сделать — заставил... конечно, Вовка вырывался, потому как, во-первых, он тогда испугался, а во-вторых — откуда он мог знать, что всё это будет так прикольно?
Понятное дело, что он не знал. И вообще... вообще — всё это случилось для Вовки совершенно неожиданно, на третий день его пребывания в гостях, и стало для него, тринадцатилетнего пацана, не просто открытием, а в буквальном смысле откровением — и вовсе не в том смысле, что он, Вовка, никогда ничего про такое не слышал, и вдруг на тебе — внезапно узнал (про такое сегодня даже слепоглухонемые знают, а Вовка — обычный пацан, и в школе или во дворе всякие шутки и шуточки на тему однополого секса звучат постоянно), а в том смысле стало для Вовки всё это откровением, что оказалось это, во-первых, очень даже прикольно — ему, пацану, с другим пацаном... и хотя Игорь, конечно, никакой не пацан — Игорю двадцать один год, но всё равно, — пацанов в школе послушаешь — сплошные сальности да всякие-разные подковыристые намёки, а то и вовсе обидные обзывания, и, наслушавшись всего этого, начинаешь невольно думать сам, что если два пацана это делают — трахается в жопу или в рот берут — то это либо позор на весь белый свет, либо вообще голимое извращение... а это на самом деле — прикольно, и не просто прикольно, а даже, если уж говорить совсем честно, кайф... и не только — не столько — в попу кайф, сколько всё остальное: обниматься, в губы сосаться, друг у друга члены сосать... одним словом, всё это стало для Вовки первым открытием: оказалось, что вопреки всяким сальным шуточкам трахаться по-голубому очень даже клёво, и зря пацаны во дворе или в школе хихикают, когда говорят об этом; а во-вторых.... во-вторых — Вовку Игорь поразил, и даже не столько сам Игорь поразил, сколько тот факт, что Игорь, женатый человек, и — любит мальчиков... пацанов, то есть, любит, и даже не то, что он любит пацанов, а то, что он, у которого есть жена, пацанов при этом любит т о ж е, — в тот день, когда это случилось и когда Вовка э т о для себя открыл, в Вовкином представлении о сексе произошла целая революция... да-да, настоящая революция — не больше и не меньше! Вовка ведь думал как? Если парень голубой — то он голубой, а если нет — то нет... и вдруг — на тебе: вдруг оказалось, что Игорь... что парень может быть женатым, как всякий обычный парень, и при этом — может тащиться от пацанов, как самый настоящий голубой... и никто — и это самое главное! — никто о такой двойной жизни может не знать, и даже никто о таком может не догадываться, — вот что стало для Вовки, тринадцатилетнего пацана, вторым открытием... да что открытием! — всё это стало для тринадцатилетнего Вовки подлинным откровением! Во-первых, что это — кайф, а во-вторых — что кайфовать можно одновременно и там, и там...
Глядя на Вовку, Игорь отбрасывает одеяло в сторону — и Вовка, лежащий на спине, в первую секунду невольно пытается прикрыться ладонями, — трусы на Вовке спереди приспущены, и залупившийся писюн стоит, как пика, устремленная вверх.
— Ты чего? — улыбается Игорь, отводя в сторону Вовкины руки.
Вовка, улыбаясь в ответ, смущенно сопит... член у Вовки хотя и не такой большой, как у Игоря, но и, как у всякого стремительно взрослеющего тринадцатилетнего пацана, уже не маленький, — Вовкин член, еще не искривленный подростковым онанизмом, похож на ровный твердый валик, обтянутый нежной тонкой кожей, и когда Вовка сдвигает кожу к основанию, открывается алая, на ягоду клубники похожая головка; вокруг члена растут длинные редкие волосы, и еще волосы растут двумя маленькими густыми кустиками по краям... всё, короче, как полагается: с пацанячим хозяйством у Вовки все в порядке, и чего он каждый раз прикрывается — чего он стесняется, он не знает сам; но вот — одеяло откинуто в сторону, Игорь мягко отводит Вовкины руки от члена, и теперь Вовка лежит перед Игорем на спине с приспущенными трусами, чуть разведя в стороны полусогнутые в коленях ноги, — действительно, стесняться ему, Вовке, совершенно нечего... да и глупо ему стесняться Игоря! Тем более это глупо стесняться, что именно об этом он, Вовка, думает, когда ложится спать, и об этом же думает, едва просыпается... Приподнявшись, Игорь резко спускает вниз трусы свои, снимает их с себя совсем, и Вовка — в который уже раз! — с нескрываемым любопытством смотрит на голого Игоря, словно видит его, голого, впервые... далеко не впервые, а всё равно — Вовка пялится на голого Игоря, с любопытством рассматривая его хозяйство... член у Игоря возбужден не меньше Вовкиного — и, едва Игорь освобождает свой член из трусов, как он тут же упруго подпрыгивает вверх, будто где-то внутри члена в один момент срабатывает невидимая пружина.
— Снимай трусы, — шепчет Игорь; не дожидаясь, когда сделает это Вовка, Игорь сам тянет с Вовки белые плавки-трусики к ногам; молча улыбаясь, Вовка тут же с готовностью приподнимает зад и затем, помогая Игорю, поочередно сгибает в коленях ноги, поднимая их вверх; белые Вовкины трусики летят на пол — теперь Вовка лежит перед Игорем совершенно голый, с залупившимся, торчащим вертикально вверх писюном, вытянув вдоль тела тонкие пацанячие руки. И хотя Вовка знает, что сейчас будет дальше, всё равно сердце у него учащённо бьётся — он, глядя на Игоря, ждёт... с нетерпением ждёт продолжения...
Наклонившись, Игорь снова целует Вовку в губы, но не в засос, а целует просто — прижимается своими открытыми губами к Вовкиным, затем, почти сразу же, губы Игоря скользят, щекоча, по Вовкиной шее, по груди, по животу... и Вовка, невольно приоткрыв рот, замирает от кольнувшего в попе удовольствия — Игорь губами касается обнаженной головки Вовкиного члена, облизывает головку, щиплет её губами, кончиком языка скользит сверху-вниз по уздечке, отчего Вовка непроизвольно выгибается, подавая зад вверх, — Игорь, мгновенно воспользовавшись этим, подсовывает под Вовкины булочки горячую ладонь и, разжав теплые влажные губы, обжигающе скользит губами вдоль нежной кожи твёрдого ствола — полностью, до самого основания, Игорь вбирает Вовкин писюн себе в рот...
Ну, и как... как Вовке, тринадцатилетнему пацану, не удивляться? У Игоря есть жена — Инна, а он... проводив Инну на работу, Игорь балдеет по утрам с ним, с Вовкой, как будто он, Игорь, самый настоящий голубой, — как ему, Вовке, не удивляться? Все его представления о сексуальной ориентации каждое утро летят к черту... За окном, между тем, темнота медленно рассасывается, и в комнате становится светлее — серый свет осеннего утра медленно заполняет комнату... Игорь подтянул Вовкину руку к своему члену — и теперь, лежа на спине, Вовка чуть поддрачивает Игорю напряженно твердый горячий член, в то время как сам Игорь у него, у Вовки, продолжает сосать... ну, и как... как ему, Вовке, не удивляться?! Сам Игорь неделю назад сказал, что он — сексуальный дальтоник... но Игорь всё время шутит, и Вовка не всегда понимает, когда Игорь говорит серьёзно, а когда — шутит, — такой у него, у Игоря, характер...
Сосет Игорь классно! А может.... может, дело вовсе не в Игоре, а это классно само по себе, и Игорь здесь совершенно не при чем, — Вовка этого еще не знает, потому как сравнивать Игоря ему, Вовке, не с кем — никто другой, кроме Игоря, у Вовки еще не сосал... Вовка тоже сосал у Игоря, и это — сосать член — самое прикольное из всего, что они делают по утрам, но здесь для Вовки еще не всё до конца понятно: иногда Игорь делать это Вовке разрешает и даже сам подталкивает Вовкину голову к своему члену, а иногда — нет, и потому Вовка в последнее время инициативу не проявляет — всё зависит от Игоря; почему так, Вовка не знает, и только догадывается — предполагает, что всё это как-то связано с Иннкой: если Игорь Иннку с утра «застолбит» — значит, Вовке сосать не светит, а если они проспят и утром им некогда перепихнуться, тогда Игорь Вовке сосать разрешает... так он, Вовка, думает. Жаль, конечно, когда нельзя, потому как сосать член у Игоря Вовке тоже нравится: сосать член — ничуть не хуже, чем когда сосут у тебя.... и вообще: сосать самому — это клёво, но ведь Игорь ему, Вовке, не принадлежит, и здесь, как говорится, ничего не поделаешь... Вот и сегодня: судя по тому, что Игорь вместо того, чтобы лечь «валетом», направил к своему члену Вовкину руку, пососать Вовке у него, у Игоря, не светит... а жаль! Вовка сжимает в кулаке здоровенный член Игоря, в который раз удивляясь, как это Игорь всё успевает одновременно — и с Иннкой, и с ним...
Да, с Инной и с ним... вот что удивительно! Ведь он, Вовка, до этого — до того, как э т о случилось — думал как? Вовка думал, что в жизни бывает «или — или»: или ты «обычный» пацан, или — «голубой», и эти два понятия-определения в Вовкином представлении были несовместимы. К «обычным» пацанам Вовка относил себя, своих друзей, Игоря — Инниного мужа, дядю Жору — маминого друга... дядя Жора, конечно, не пацан, а мужчина, но это ничего не меняло... и вообще — к «обычным» мужчинам и пацанам Вовка относил всех, кого он, Вовка, знал. А «голубого» Вовка видел только однажды: прошлым летом он и друг его, Жека, сидели вечером на детской площадке, за домом, и тут к ним подошел подвыпивший незнакомый парень — сел рядом с ними на скамейку и стал их, пацанов, клеить... они тогда, не сговариваясь, дали стрекоча, но осадок у Вовки остался неприятный; может, потому такой осадок остался, что парень был какой-то неряшливый, неприятный, и еще — глаза у него туда-сюда бегали, словно он сам их, пацанов, боялся; они потом, на другой день, обо всём этом во дворе всем пацанам рассказали — и три дня пацаны обсуждали случившееся, вспоминая всякие другие истории, связанные с «голубыми», а Радик, самый старший в их пацанячей компании, даже предлагал устроить засаду: чтоб Вовка с Жекой опять сидели вечером на скамейке, а они, то есть Радик и все остальные пацаны, будут поблизости — будут наблюдать, но Жека на роль приманки не согласился, как его Радик ни уговаривал, и Вовка, видя, что Жека не соглашается, отказался тоже... так вот: в Вовкином понимании парни «обычные» и «голубые» располагались на совершенно разных полюсах, и полюса эти в Вовкином представлении никак не смешивались и даже — в его представлении — никак не пересекались; в частности, Вовка был уверен, что если кто «голубой», то он никогда не сможет жениться, потому как у него вставать должен только на мужчин, а значит, трахаться он может только с такими же, как он сам — с «голубыми»... а, в свою очередь, у «обычного» парня, думал Вовка, никогда не встанет на другого парня; потому что «обычный» парень — не «голубой»... и вдруг — на тебе: Игорь... вдруг оказалось: Игорь, который женат на его, на Вовкиной, сестре, и которого по этой вполне уважительной причине Вовка однозначно относил к парням «обычным», самым настоящим образом тащится еще и от него, от Вовки — трахает не только Инну, но еще и Вовку... разве это не удивительно?
Игорь скользит губами вдоль Вовкиного члена, и Вовка чувствует, как становится совсем хорошо — член, и без того твёрдый, еще больше распирается, каменеет от блаженства, и где-то в глубине попы уже зарождается сладостное чувство грядущего оргазма... но — Игорь неожиданно выпускает Вовкин член изо рта, не давая Вовке кончить, и это... это тоже удивительно: Игорь каким-то непостижимым для Вовки образом каждый раз чувствует, когда Вовка доходит до кондиции, и каждый раз прерывает свои ласки или сосание, не давая Вовке преждевременно кончить... В комнате уже светло, и электрический свет, льющийся из прихожей через приоткрытую дверь, кажется неестественно желтым...
— Давай? — полувопросительно шепчет Игорь, легонько сжимая Вовкину руку — ту самую, которой Вовка сжимает напряженно торчащий член Игоря. «Давай» означает в попу, и Вовка это «давай» прекрасно понимает: Игорь хочет его в попу...
— У меня сегодня двух первых уроков нет, — улыбаясь, говорит Вовка, и — говоря это, он тут же не без удовольствия замечает, как в глазах Игоря на мгновение вспыхивает радостный огонёк.
— Точно? — уточняет Игорь.
— Точно. У нас первые две алгебры, а Клава Андреевна заболела, и уроки вчера в расписании сняли...
— А чего ты вчера не сказал?
— Не знаю... забыл, — говорит Вовка, глядя с улыбкой на Игоря. На самом деле ничего Вовка не забыл, и сейчас, говоря так, он немножко лукавит: он специально не стал ничего говорить вчера, чтоб сегодня, во-первых, сделать Игорю сюрприз, а во-вторых... во-вторых — Вовка хотел проверить, как Игорь на эту новость отреагирует. И сейчас, видя, как в глазах Игоря вспыхнул радостный огонёк, Вовка вполне доволен... глядя на Игоря, Вовка улыбается.
Дождь, между тем, усиливается — барабанит по стеклу окна громче, сильнее... конечно, лучше всего было бы в школу не ходить вообще — в такую погоду лучше всего сидеть дома, но вообще не ходить нельзя: Вовка знает, что мать может в любой момент позвонить классной, или классная, у которой есть все номера телефонов, может позвонить матери, а значит — лучше не рисковать; а то, чего доброго, у матери появятся основания усомниться в целесообразности Вовкиного пребывания «в гостях», и тогда она велит ему домой возвращаться однозначно, чего ему, Вовке, делать совершенно не хочется...
— Ложись... — Вовка тянет Игоря на себя, одновременно отодвигаясь к стене — уступая Игорю место, и Игорь, прижимаясь к Вовке сбоку, послушно вытягивается рядом.
Какое-то время они лежат молча, слушая, как барабанит по стеклу дождь. Прижимаясь к Вовке, Игорь медленно гладит ладонью упругую Вовкину булочку... конечно, можно не спешить, поскольку Вовке в школу идти не к первому уроку, но Игорь уже разогрелся — Игорю сильно хочется, и он снова шепчет, касаясь губами Вовкиного уха:
— Давай, Вовчик...
— В попу? — уточняет Вовка, хотя это понятно и так: за три недели Вовка достаточно изучил Игоря, и он уже знает, что Игорю больше всего нравится ему, Вовке, всовывать в зад... и хотя Вовке каждый раз бывает больно, но Вовка еще ни разу не сказал Игорю «нет»... да и боль, если честно, теперь уже не такая сильная, какой была она, эта боль, в первый раз...
Да, в первый раз это действительно было больно — так больно, что у Вовки даже слёзы выступили... ведь тогда, в первый раз, как получилось? Дядя Жора купил на пять дней путевку в дом отдыха — для себя и для матери, и мать на эти пять дней отправила Вовку к Инне, причем, поначалу Вовке не очень-то и хотелось перебиваться у Иннки, и он даже попытался убедить мать, что он спокойно проживёт пять дней сам, но мать его даже слушать не стала — и Вовке пришлось покориться; так, собственно, он у сестры оказался... А на третий день своего пребывания «в гостях» Вовка решил немножко схитрить — у них по английскому был контрольный диктант, и Вовка еще с вечера начал изображать простывшего: кашлял, чихал, смотрел на Иннку и Игоря «затуманенным» взглядом, а утром, когда сестра дала Вовке термометр, Вовка, улучшив момент, на него подышал — чуть нагнал температуру, и Инна, посмотрев на термометр, разрешила Вовке в школу не идти. Причем, мать так легко обмануть не удалось бы — мать стала бы дотошно исследовать Вовкино состояние и уж наверняка не отошла бы от Вовки, пока измерялась температура, а Инна спешила на работу, и всё прокатило, как по маслу — Вовка остался дома. Ну, и вот.... Инна ушла на работу, за ней, чуть позже, ушел Игорь — он еще работал, и Вовка остался в квартире один. Конечно, это было клёво — не пойти в школу, причем, на самых законных основаниях — с разрешения старшей сестры... и первым делом Вовка, едва за Игорем захлопнулась дверь, не вставая с постели, поиграл с писюном, или, проще говоря, свой писюн подрочил — кончил, что называется, в кулак. Занимался Вовка этим два-три раза в неделю, когда накатывало желание, и занимался он этим везде, где придётся: и в туалете, и в ванной, и в постели... правда, в последнее время желание это — подрочить — стало «накатывать» на Вовку всё чаще и чаще, и уже были недели, когда он дрочил едва ли не каждый день, но Вовка по этому поводу особо не беспокоился — Вовка знал, что у него начинается «переходный возраст с характерной для этого возраста гиперсексуальностью», а значит — всё нормально; что такое «гиперсексуальность», Вовка вычитал в словаре; и еще Вовка знал — прочитал об этом в журнале — что «мастурбация в переходном возрасте, и особенно в период гиперсексуальности, не только безвредна, но даже необходима, поскольку она является единственно доступной для подростков естественной формой сексуальной разрядки», и потому никаких сомнений по поводу собственного самоудовлетворения у Вовки не было... короче, в удовольствии Вовка себе не отказывал. Ну, и вот: оставшись один, Вовка первым делом подрочил писюн; потом, натянув трусы и не вставая с постели, немного посмотрел телевизор, щёлкая пультом, но там ничего интересного не было, и Вовка врубил музыку — Инне и Игорю на свадьбу среди прочих подарков подарили музыкальный центр.... и тут вдруг как-то само собой неожиданно выяснилось, что заняться ему, Вовке, по большому счету нечем, — он даже не ожидал, что такое вообще может быть; дома он какое-нибудь занятие обязательно нашел бы, а «в гостях»... чем заниматься человеку, когда он в гостях? То-то и оно, что нечем... бесцельно слоняясь по квартире, Вовка совершенно случайно наткнулся на Иннкину юбку, и мысль... мысль эту юбку на себя примерить пришла к Вовке совершенно внезапно, и вовсе не потому, что Вовка эту мысль вынашивал или каким-то образом ему, пацану, эта мысль была близка, — отнюдь! Мысль у Вовки возникла внезапно, и Вовка, не видя в этом ничего зазорного и воспринимая это как от нечего делать игру, тут же, сняв шорты, напялил перед зеркалом Иннину юбочку на себя... блин, он даже не ожидал, что выйдет так классно! — из зеркала на него смотрел симпатичный вихрастый пацан в короткой юбочке, и Вовка, глядя на себя в зеркало, дурашливо покрутил попкой, — выглядел Вовка в юбке прикольно, почти как девчонка... и чтоб сходство это — с девчонкой — еще более усилить, Вовка тут же метнулся к шкафу, где на полках были рассортированы полотенца, простыни и наволочки и где была полка с нижним бельём, — выдернув из стопки сложенного белья Иннкин бюстгальтер, Вовка, недолго думая, накинул его
на себя и — желая побыстрее увидеть, что из всего этого получилось — опять устремился к зеркалу... получилось, если честно, не очень, — во-первых, бюстгальтер был большой, а во-вторых, чашечки нужно было чем-то набить, чтобы они выпирали «по-настоящему»... Лямки у бюстгальтера Вовка тут же подтянул — подогнал под себя, а в чашечки вставил салфетки... ну, и что получилось? «Сиськи», во-первых, оказались неровными, и как Вовка их ни поправлял, толку от этого никакого не было; а во-вторых, в бюстгальтере Вовка сам себе не понравился, — Иннкин бюстгальтер на нем смотрелся как на корове седло, и Вовка, покрутившись перед зеркалом и так и сяк, бюстгальтер без всякого сожаления снял. Зато юбка... в юбке Вовка смотрелся обалденно! Собственно, это даже была не юбка, а полоска материи, едва прикрывавшая попу, и сзади, как раз на попе, эта расклешенная юбочка-полоска кокетливо оттопыривалась, открывая белые плавки-трусики... «Блин, как на девчонке!» — с удивлением подумал Вовка, рассматривая себя в зеркало. Девчонкой Вовка быть никогда не хотел, и даже мысли такие — быть девчонкой — его, Вовку, никогда не посещали, но сейчас, глядя на себя в зеркало, Вовка не мог не отметить, что выглядит он как девчонка, и — девчонка довольно соблазнительная. Виляя бедрами, Вовка прошелся по комнате — и, опять подойдя к зеркалу, стал принимать разные «эротические позы». И все-таки... все-таки с «сиськами» нужно было что-то делать, — Вовка вдруг подумал, что в одной юбке он похож скорее на индейца, а не на девочку. Быть индейцем тоже было неплохо, но.... Вовке вдруг захотелось — неизвестно почему — добиться максимального сходства с девочкой... впрочем, почему — «неизвестно почему»? Вовка уже находился в том возрасте, когда человек — вольно или невольно — начинает всматриваться в себя, и любопытство, этот вечный двигатель познания, толкает на самые разные, порой неожиданные, эксперименты, и потому в этом внезапно возникшем желании — преобразиться в девчонку, посмотреть, как это будет выглядеть — не было ничего необычного, — мало ли какие роли мы ни пробуем и ни примеряем на себя, взрослея! Именно роли, потому что никогда никому неизвестно наверняка, какая роль окажется на том или ином этапе жизни созвучна внутренней сути.... Неожиданно Вовка вспомнил, что у Инны есть топик — и, порывшись на полках, он извлек из шкафа короткую маечку, в которой Иннка щеголяла летом на даче. На Иннке эта майка была в обтяжку, а Вовке она оказалась свободной, но живот все равно был голый, и так было еще лучше; приподняв юбку, Вовка сдернул с себя трусики и, заведя писюн назад, сжал ноги... ух ты! Стройный, миловидный и вихрастый, с маленькими ямочками на щеках, Вовка буквально преобразился и теперь действительно выглядел точь-в-точь как девчонка.... и даже... даже, блин, вполне симпатичная — клёвая — девчонка! Внизу живота, над стиснутыми ногами, пикантно чернел аккуратный хохолок волос....Вовка сам не ожидал, что так классно получится... и, глядя на себя в зеркало, он вдруг почувствовал, что возбуждается... то есть, не на себя, пацана, возбуждается, а возбуждается на девчонку, которую он в зеркале перед собой видел... стремительно наливаясь упругой твердостью, Вовкин писюн в одно мгновение сладко затвердел, и — Вовка в тот же миг ощутил, как, заведенный назад, писюн стал приятно давить между булочками, — стоя перед зеркалом, Вовка разжал ноги, и писюн, подпрыгнув от возбуждения, тут же вытянулся, словно пика, устремленная к потолку... В комнате по-прежнему гремела музыка, и Вовка... Вовка не слышал, как открылась входная дверь, как в квартиру вошел Игорь и как, дверь за собой закрыв, он в прихожей снял с себя куртку, потом разулся... мастурбируя перед зеркалом, Вовка увидел Игоря только тогда, когда тот неожиданно возник в зеркале: Игорь появился за Вовкиной спиной в дверном проёме, и — еще не понимая, почему и откуда Игорь появился, Вовка стремительно оглянулся назад, — Игорь.... самый настоящий Игорь стоял в дверном проёме, с изумлением глядя на миловидного, в девочку превратившегося Вовку, судорожно сжимающего в кулаке напряженно вздыбленный, как пика,
залупившийся писюн...
Дождь снова усиливается — барабанит по стеклу громче, и оттого, что за окном плотной стеной стоит дождевая муть, в комнате снова темнеет. Вовка лежит на боку, — прижимаясь к Вовке сбоку, Игорь несильно тискает горячей ладонью упругие пацанячие булочки, то и дело скользя пальцем по туго сжатой, стиснутой Вовкиной норке.
— Вовчик... — чуть слышно шепчет Игорь, обдавая Вовкино ухо горячим дыханием, — в попку... давай? В попочку...
Игорь, когда возбужден — когда он уже сильно хочет ему, Вовке, вставить свой член в зад, всегда называет попу «попкой» или даже «попочкой», и поскольку слова эти он всегда шепчет, получается это у Игоря особенно возбуждающе: «в попку», «в попочку»...
— Ты хочешь? — шепчет Вовка, хотя... чего спрашивать, если и так это ясно, но Вовка спрашивает, чтоб лишний раз услышать подтверждение.
— Да, — Игорь губами скользит по Вовкиной щеке, — хочу...
— Очень? — уточняет Вовка.
— Очень... — отзывается Игорь... и, надавив пальцем на туго стиснутый Вовкин входик, в свою очередь уточняет тоже: — Очень-очень! Давай?
— А как вчера... как вчера — мы будем?
— А как — вчера? — Игорь дел
Инна ушла, и они, Вовка и Игорь, остались вдвоем... да, вдвоём! — вжимаясь щекой в подушку, Вовка слушает, как в темноте тикают настенные часы... и еще слышно, как по стеклу окна монотонно барабанит дождь, — за окном стоит поздняя осень, и уже который день, почти без перерыва, идут затяжные дожди... б-р-р-р, какой мрак на улице! — там, на улице, сыро и холодно, а здесь, в комнате, тепло, и ещё... «хорошо, что нет первых уроков», — думает Вовка, пытаясь в темноте рассмотреть стрелки настенных часов; писюн у Вовки стоит, изнутри упираясь в трусы полуоткрытой головкой, и оттого, что писюн стоит, и оттого, что головка писюна соприкасается с трусами.
Вовка чувствует, как все тело его наполняется сладкой негой... впрочем, это для Вовки давно не новость: писюн у него в последнее время стоит по утрам всегда, и Вовка, просыпаясь, под одеялом писюн свой иногда дрочит, если есть время... точнее, он дрочил писюн, когда жил дома, а сейчас он — в гостях, и сейчас... сейчас в Вовкиной жизни всё по-другому!
Будильник еще не звенел... значит, семи еще нет, — думает Вовка; слышно, как Игорь что-то роняет в прихожей... Напряженно торчащий писюн сладко ноет в трусах, и Вовка, сунув в трусы руку, с наслаждением сжимает, стискивает твердый горячий валик в ладони; слышно, как за дверью — в прихожей — Игорь тихо чертыхается... «ну, чего он там возится?» — думает Вовка, сжимая в кулаке напряженный членик. Игорь — Иннин муж, а Инна — старшая Вовкина сестра, и она ничего не знает... и никто ничего не знает, — Инна с Игорем поженились в самом начале осени, в первых числах сентябре, а уже через три недели это случилось... шевеля рукой в трусах, Вовка легонько двигает кулаком, и это едва заметное движение свёрнутой в трубочку ладони отдаётся во всем Вовкином теле томительно приятной сладостью, — сейчас... сейчас Игорь придёт, и они...
Вовке нравится то, что они делают... ну, то есть, он и Игорь, — они делают это по утрам, и никто ничего об этом не знает, и даже никто — ни один человек! — об этом не догадывается! Никто ничего не знает — и это Вовке, ученику восьмого класса, немного удивительно: т а к о е в его жизни происходит, а все думают, что он, Вовка, самый обычный, обыкновенный пацан... конечно, это хорошо, что никто ничего не знает — знать об этом никому не надо, а просто... просто в душе своей Вовка каждый раз, когда думает об этом, немного удивляется: он каждое утро... каждое утро э т о делает, а потом — идет в школу, как самый обычный пацан, и все его одноклассники, и не только одноклассники и друзья, а все-все вообще, глядя на него, не могут даже предположить, что именно он делает по утрам... и получается, что он, Вовка, владеет неким тайным, для других неведомым знанием, которым он ни с кем поделиться не может, — нельзя!
Да, именно так: всё, что они делают по утрам — их общая тайна, и о том, что это тайна, Вовка преотлично знает: во-первых, он уже не маленький, а во-вторых... не с Луны же он прилетел! Не с Луны — одним воздухом со всеми дышит, и о том, что болтать-рассказывать про такое никому нельзя, Вовка знает без сопливых. А жаль... было б прикольно посмотреть, как бы у всех пацанов в один миг вытянулись рожи, узнай они о том, что он, Вовка, каждое утро трахается, как взрослый — по-настоящему... лежа под одеялом, Вовка едва заметно двигает в трусах кулаком, одновременно вслушиваясь в звуки, доносящиеся из-за двери, — там, за дверью... «что он там делает? — думает Вовка, легонько скользя ладонью вдоль горячего и, как кремень, напряженно твердого ствола-валика.. — Если дверь хлопнула, значит — Инна ушла... а он не идет... чего он там возится — чего ждёт?»
Вовка, думая об Игоре, сам не замечает, как рука его начинает двигаться быстрее... блин, до чего же это приятно — член свой, торчащий колом, вгонять в кулак! «Или, может... может, он вообще сегодня не хочет? — неожиданно думает Вовка, непроизвольно мастурбируя под одеялом. — Ну, и не надо! Уйду.... уйду от них, блин, домой, и пусть... пусть тогда знают!» «От них» — это значит от Инны, старшей сестры, а «пусть тогда знают» относится исключительно к Игорю, — думая так, Вовка сильнее сжимает в ладони член и, чуть замедляя темп, продолжает напряженно вслушиваться в звуки, доносящиеся из-за двери... «ну, что... что там можно делать?!» — нетерпеливо думает Вовка, чувствуя, как в душе его зарождается лёгкое беспокойство, — Вовке хочется «по-настоящему», и — машинально, но от этого не менее сладко мастурбируя под одеялом, он невольно думает об Игоре....
Вот ведь как бывает! Еще месяц назад Вовка даже предположить не мог, что, просыпаясь по утрам, он будет думать об Игоре и, спать ложась, будет думать о нём же... может, это любовь? Про любовь Вовка еще не думал, но чувство ревности ему, Вовке, уже знакомо, и хотя Вовка понимает, что формально никаких прав у него на Игоря нет, а всё равно... Игорь — невысокий и стройный, ладно сложенный — совсем не похож на взрослого... и особенно он не похож на взрослого, когда раздевается, — когда Игорь голый, он больше напоминает пацана, хотя ему, Игорю, уже двадцать один год, и даже скоро будет двадцать два... а Инне — двадцать, — Инна работает в таксопарке, до работы ей добираться почти час, и потому она каждое утро уходит рано — в половине седьмого...
Инне не позавидуешь. А Игорь нигде не работает; то есть, он в одной фирме работал, но фирму эту ликвидировали, и Игорь теперь ищет новую работу: куда-то ездит, кому-то звонит... одним словом, как он сам объясняет, в настоящий момент он «ведет переговоры по вопросу оптимального трудоустройства». А Вовка... Вовка — еще школьник: Вовка ходит в восьмой класс, и Вовке только тринадцать лет; точнее, тринадцать с половиной, — весной Вовке будет четырнадцать, и он, Вовка, живёт у старшей сестры «в гостях», но поскольку сестра замужем, то правильнее будет сказать, что живёт Вовка в гостях у родной сестры и её мужа — у Инны и Игоря...
«Гостит» Вовка у Инны и Игоря уже месяц... да, без малого месяц. Потому как прикольно... и прикольно, и в кайф. У Игоря отец занимается бизнесом, и пока Игорь служил в армии, предки купили ему «двушку» — двухкомнатную квартиру, и потому Вовка молодоженов нисколько не стесняет: у него, у Вовки, как бы своя комната. Мать, правда, время от времени пытается Вовку вернуть домой (отца у Вовки нет), но Вовка каждый раз перебираться домой наотрез отказывается, и мать.... мать не очень настаивает, потому как ей, Вовкиной матери, всего сорок лет, и у неё тоже жизнь — своя.
Раз или два в неделю мать приходит к ним — каждый раз, приходя, она что-нибудь вкусненькое готовит, проверяет у Вовки дневник и даже смотрит тетради, но придраться матери не к чему — всё у Вовки нормально! Добираться до школы Вовке по времени одинаково — что от дома своего, что от дома Инны; хуже учиться за этот месяц Вовка не стал, а кроме того, здесь, во дворе, у него уже есть новые друзья; сестре и Игорю он, Вовка, не в тягость — и не только сестра, но и Игорь матери об этом при каждом её приезде говорят... ну, и какие у матери аргументы, чтоб настаивать на его, Вовкином, возвращении? Никаких. То есть, никаких аргументов-доводов у матери нет — и мать, в очередной раз проговорив, что у него, у Вовки, есть свой дом, от Вовки в очередной раз отстаёт. И никто — ни мать, ни сестра, ни даже Игорь — никто не знает, что именно Вовку здесь держит и почему он отсюда уезжать ни в какую не хочет...
А «держит» Вовку Игорь... точнее, держит его то, что они делают: то, что они делают, Игорь называет «задними играми», а Вовка мысленно, сам для себя, называет это же самое «по-настоящему», и вот это-то... эти «игры по-настоящему» его, Вовку, и держат, — то, что они делают, тринадцатилетнему Вовке нравится... очень нравится! Вовка слышит, как начинает приоткрываться дверь, и — стремительно вытащив из трусов руку, тихо всхрапывает, чтобы Игорь подумал, что он, Вовка, еще спит, и чтобы Игорь его, Вовку, как бы разбудил, — такая у Вовки каждый раз, когда он просыпается сам, игра-уловка.... дверь Игорь оставляет чуть приоткрытой, и теперь из коридора в комнату наискось проникает свет, отчего в комнате делается светлее...
Вовка, забыв, что, изображая спящего, нужно всхрапывать, лежит с закрытыми глазами, затаив дыхание, — он, Вовка, ждёт... кажется, часы начинают тикать еще громче, и еще громче стучит по стеклу мелкий противный дождь, — там, за окном, сыро и слякотно, а здесь, в комнате, тепло и уютно, и главное... главное — это то, что они сейчас будут делать, — сердце у Вовки стучит, бьётся от предвкушения...
Игорь осторожно садится на край постели и, скользнув рукой под одеяло, одновременно наклоняется над Вовкой, обдавая его щеку горячим дыханием.
— Вовчик... — почти беззвучно шепчет Игорь Вовке в ухо, и Вовка чувствует, как ладонь Игоря, скользнув под резинку трусов, жарко замирает на мягкой упругой булочке. — Вовчик.... — повторяет Игорь чуть громче, — просыпайся! — Наклоняясь еще ниже, почти ложась на Вовку, Игорь касается теплыми мягкими губами Вовкиной щеки, при этом ладонь его в Вовкиных трусах чуть смещается, и он медленно, словно впервые, указательным пальцем проводит по ложбинке между круглыми упругими Вовкиными половинками. — Слышишь? Просыпайся...
— Ну, что... я спать хочу! — бормочет Вовка в ответ, делая вид, что хочет натянуть одеяло на голову.
— Ты смотри, какой соня... — тихо смеётся Игорь, одновременно с этим подушечкой указательного пальца пытаясь нащупать Вовкино туго сжатое очко. — Просыпайся...
— М-м-м... — мычит Вовка; он открывает глаза, делая вид, что Игорь его только что разбудил.. — Сколько времени?
— Семь... без тринадцати...
— Вот... опять ты меня разбудил, — чуть капризно, словно еще до конца не проснувшись, произносит Вовка, и это тоже часть его игры — пусть Игорь думает, что не очень-то он, Вовка, и хочет. — Ра... — Вовка хочет сказать, что еще рано, но сделать этого не успевает — Игорь прижимает к Вовкиным губам губы свои, вбирает Вовкины губы в рот, и Вовке ничего не остается делать, как подчиниться — Вовка, успевший перевернуться на спину, обеими руками обхватывает Игоря за шею...
Какое-то время Игорь сосёт Вовку в губы, при этом ладонь его, скользнув по Вовкиному бедру, сама собой перемещается вперед, — обхватив руками Игоря за шею, Вовка лежит на спине, и Игорь, под одеялом оттянув резинку на Вовкиных трусах, обхватывает ладонью напряженно торчащий Вовкин писюн, отчего Вовка невольно раздвигает ноги, непроизвольно подавая зад вверх... писюн у Вовки твердый, горячий, — легонько сжимая Вовкин писюн в кулаке, Игорь медленно, словно машинально, двигает кулаком вверх-вниз... вверх-вниз, вверх-вниз... блин, до чего приятно!
Сердце у Вовки колотится, словно в первый раз, и жаркая сладость растекается по всему телу... — наклонившись, Игорь сосёт Вовку в теплые, мягкие со сна губы, одновременно под одеялом легонько поддрачивая Вовкин писюн, и только слышно, как тикают на стене часы... да еще слышно, как оба они — и Вовка, и Игорь — жарко сопят, дышат носами, поскольку рты у них у обоих заняты... наконец, Игорь отрывается от Вовки, и Вовка, переводя дух, непроизвольно облизывает губы, — сердце у Вовки от возбуждения, от наслаждения и еще черт знает от чего едва не выпрыгивает из груди, и кажется... кажется, что всё тело покалывают микроскопические, глазу невидимые иголки... ох, до чего же всё это приятно! И не просто приятно, а всё это — самый настоящий кайф!
Непроизвольно двигая булочками, Вовка с силой сжимает, стискивает колечко сфинктера, — лёжа на спине, Вовка возбуждённо смотрит на Игоря чуть осоловевшими от наслаждения глазами...
Нравится... нравится всё это Вовке — еще как нравится! А мать домой его зазывает... как же! — разогнался он... хуля он там, дома, не видел? Здесь — Игорь... уже две недели Игорь не работает — и две недели у Вовки каждое утро начинается с этого: в половине седьмого Инна уходит на работу, Игорь её провожает, закрывает за ней дверь, а потом идёт к Вовке, и они...
— Ложись, — шепчет Вовка; ему хочется, чтобы Игорь поскорее снял с себя трусы, и тогда он, Вовка, тоже начнет играть с его членом... тринадцатилетнему Вовке нравятся такие игры, и они, Вовка и Игорь, так делают каждое утро — сначала просто играют, и только потом Игорь засовывает свой член Вовке в попу — трахает Вовку по-настоящему...
А ведь в первый раз... в первый раз, когда это случилось, Вовка вырывался — ни в какую не хотел, и Игорь, можно сказать, его принудил это сделать — заставил... конечно, Вовка вырывался, потому как, во-первых, он тогда испугался, а во-вторых — откуда он мог знать, что всё это будет так прикольно?
Понятное дело, что он не знал. И вообще... вообще — всё это случилось для Вовки совершенно неожиданно, на третий день его пребывания в гостях, и стало для него, тринадцатилетнего пацана, не просто открытием, а в буквальном смысле откровением — и вовсе не в том смысле, что он, Вовка, никогда ничего про такое не слышал, и вдруг на тебе — внезапно узнал (про такое сегодня даже слепоглухонемые знают, а Вовка — обычный пацан, и в школе или во дворе всякие шутки и шуточки на тему однополого секса звучат постоянно), а в том смысле стало для Вовки всё это откровением, что оказалось это, во-первых, очень даже прикольно — ему, пацану, с другим пацаном... и хотя Игорь, конечно, никакой не пацан — Игорю двадцать один год, но всё равно, — пацанов в школе послушаешь — сплошные сальности да всякие-разные подковыристые намёки, а то и вовсе обидные обзывания, и, наслушавшись всего этого, начинаешь невольно думать сам, что если два пацана это делают — трахается в жопу или в рот берут — то это либо позор на весь белый свет, либо вообще голимое извращение... а это на самом деле — прикольно, и не просто прикольно, а даже, если уж говорить совсем честно, кайф... и не только — не столько — в попу кайф, сколько всё остальное: обниматься, в губы сосаться, друг у друга члены сосать... одним словом, всё это стало для Вовки первым открытием: оказалось, что вопреки всяким сальным шуточкам трахаться по-голубому очень даже клёво, и зря пацаны во дворе или в школе хихикают, когда говорят об этом; а во-вторых.... во-вторых — Вовку Игорь поразил, и даже не столько сам Игорь поразил, сколько тот факт, что Игорь, женатый человек, и — любит мальчиков... пацанов, то есть, любит, и даже не то, что он любит пацанов, а то, что он, у которого есть жена, пацанов при этом любит т о ж е, — в тот день, когда это случилось и когда Вовка э т о для себя открыл, в Вовкином представлении о сексе произошла целая революция... да-да, настоящая революция — не больше и не меньше! Вовка ведь думал как? Если парень голубой — то он голубой, а если нет — то нет... и вдруг — на тебе: вдруг оказалось, что Игорь... что парень может быть женатым, как всякий обычный парень, и при этом — может тащиться от пацанов, как самый настоящий голубой... и никто — и это самое главное! — никто о такой двойной жизни может не знать, и даже никто о таком может не догадываться, — вот что стало для Вовки, тринадцатилетнего пацана, вторым открытием... да что открытием! — всё это стало для тринадцатилетнего Вовки подлинным откровением! Во-первых, что это — кайф, а во-вторых — что кайфовать можно одновременно и там, и там...
Глядя на Вовку, Игорь отбрасывает одеяло в сторону — и Вовка, лежащий на спине, в первую секунду невольно пытается прикрыться ладонями, — трусы на Вовке спереди приспущены, и залупившийся писюн стоит, как пика, устремленная вверх.
— Ты чего? — улыбается Игорь, отводя в сторону Вовкины руки.
Вовка, улыбаясь в ответ, смущенно сопит... член у Вовки хотя и не такой большой, как у Игоря, но и, как у всякого стремительно взрослеющего тринадцатилетнего пацана, уже не маленький, — Вовкин член, еще не искривленный подростковым онанизмом, похож на ровный твердый валик, обтянутый нежной тонкой кожей, и когда Вовка сдвигает кожу к основанию, открывается алая, на ягоду клубники похожая головка; вокруг члена растут длинные редкие волосы, и еще волосы растут двумя маленькими густыми кустиками по краям... всё, короче, как полагается: с пацанячим хозяйством у Вовки все в порядке, и чего он каждый раз прикрывается — чего он стесняется, он не знает сам; но вот — одеяло откинуто в сторону, Игорь мягко отводит Вовкины руки от члена, и теперь Вовка лежит перед Игорем на спине с приспущенными трусами, чуть разведя в стороны полусогнутые в коленях ноги, — действительно, стесняться ему, Вовке, совершенно нечего... да и глупо ему стесняться Игоря! Тем более это глупо стесняться, что именно об этом он, Вовка, думает, когда ложится спать, и об этом же думает, едва просыпается... Приподнявшись, Игорь резко спускает вниз трусы свои, снимает их с себя совсем, и Вовка — в который уже раз! — с нескрываемым любопытством смотрит на голого Игоря, словно видит его, голого, впервые... далеко не впервые, а всё равно — Вовка пялится на голого Игоря, с любопытством рассматривая его хозяйство... член у Игоря возбужден не меньше Вовкиного — и, едва Игорь освобождает свой член из трусов, как он тут же упруго подпрыгивает вверх, будто где-то внутри члена в один момент срабатывает невидимая пружина.
— Снимай трусы, — шепчет Игорь; не дожидаясь, когда сделает это Вовка, Игорь сам тянет с Вовки белые плавки-трусики к ногам; молча улыбаясь, Вовка тут же с готовностью приподнимает зад и затем, помогая Игорю, поочередно сгибает в коленях ноги, поднимая их вверх; белые Вовкины трусики летят на пол — теперь Вовка лежит перед Игорем совершенно голый, с залупившимся, торчащим вертикально вверх писюном, вытянув вдоль тела тонкие пацанячие руки. И хотя Вовка знает, что сейчас будет дальше, всё равно сердце у него учащённо бьётся — он, глядя на Игоря, ждёт... с нетерпением ждёт продолжения...
Наклонившись, Игорь снова целует Вовку в губы, но не в засос, а целует просто — прижимается своими открытыми губами к Вовкиным, затем, почти сразу же, губы Игоря скользят, щекоча, по Вовкиной шее, по груди, по животу... и Вовка, невольно приоткрыв рот, замирает от кольнувшего в попе удовольствия — Игорь губами касается обнаженной головки Вовкиного члена, облизывает головку, щиплет её губами, кончиком языка скользит сверху-вниз по уздечке, отчего Вовка непроизвольно выгибается, подавая зад вверх, — Игорь, мгновенно воспользовавшись этим, подсовывает под Вовкины булочки горячую ладонь и, разжав теплые влажные губы, обжигающе скользит губами вдоль нежной кожи твёрдого ствола — полностью, до самого основания, Игорь вбирает Вовкин писюн себе в рот...
Ну, и как... как Вовке, тринадцатилетнему пацану, не удивляться? У Игоря есть жена — Инна, а он... проводив Инну на работу, Игорь балдеет по утрам с ним, с Вовкой, как будто он, Игорь, самый настоящий голубой, — как ему, Вовке, не удивляться? Все его представления о сексуальной ориентации каждое утро летят к черту... За окном, между тем, темнота медленно рассасывается, и в комнате становится светлее — серый свет осеннего утра медленно заполняет комнату... Игорь подтянул Вовкину руку к своему члену — и теперь, лежа на спине, Вовка чуть поддрачивает Игорю напряженно твердый горячий член, в то время как сам Игорь у него, у Вовки, продолжает сосать... ну, и как... как ему, Вовке, не удивляться?! Сам Игорь неделю назад сказал, что он — сексуальный дальтоник... но Игорь всё время шутит, и Вовка не всегда понимает, когда Игорь говорит серьёзно, а когда — шутит, — такой у него, у Игоря, характер...
Сосет Игорь классно! А может.... может, дело вовсе не в Игоре, а это классно само по себе, и Игорь здесь совершенно не при чем, — Вовка этого еще не знает, потому как сравнивать Игоря ему, Вовке, не с кем — никто другой, кроме Игоря, у Вовки еще не сосал... Вовка тоже сосал у Игоря, и это — сосать член — самое прикольное из всего, что они делают по утрам, но здесь для Вовки еще не всё до конца понятно: иногда Игорь делать это Вовке разрешает и даже сам подталкивает Вовкину голову к своему члену, а иногда — нет, и потому Вовка в последнее время инициативу не проявляет — всё зависит от Игоря; почему так, Вовка не знает, и только догадывается — предполагает, что всё это как-то связано с Иннкой: если Игорь Иннку с утра «застолбит» — значит, Вовке сосать не светит, а если они проспят и утром им некогда перепихнуться, тогда Игорь Вовке сосать разрешает... так он, Вовка, думает. Жаль, конечно, когда нельзя, потому как сосать член у Игоря Вовке тоже нравится: сосать член — ничуть не хуже, чем когда сосут у тебя.... и вообще: сосать самому — это клёво, но ведь Игорь ему, Вовке, не принадлежит, и здесь, как говорится, ничего не поделаешь... Вот и сегодня: судя по тому, что Игорь вместо того, чтобы лечь «валетом», направил к своему члену Вовкину руку, пососать Вовке у него, у Игоря, не светит... а жаль! Вовка сжимает в кулаке здоровенный член Игоря, в который раз удивляясь, как это Игорь всё успевает одновременно — и с Иннкой, и с ним...
Да, с Инной и с ним... вот что удивительно! Ведь он, Вовка, до этого — до того, как э т о случилось — думал как? Вовка думал, что в жизни бывает «или — или»: или ты «обычный» пацан, или — «голубой», и эти два понятия-определения в Вовкином представлении были несовместимы. К «обычным» пацанам Вовка относил себя, своих друзей, Игоря — Инниного мужа, дядю Жору — маминого друга... дядя Жора, конечно, не пацан, а мужчина, но это ничего не меняло... и вообще — к «обычным» мужчинам и пацанам Вовка относил всех, кого он, Вовка, знал. А «голубого» Вовка видел только однажды: прошлым летом он и друг его, Жека, сидели вечером на детской площадке, за домом, и тут к ним подошел подвыпивший незнакомый парень — сел рядом с ними на скамейку и стал их, пацанов, клеить... они тогда, не сговариваясь, дали стрекоча, но осадок у Вовки остался неприятный; может, потому такой осадок остался, что парень был какой-то неряшливый, неприятный, и еще — глаза у него туда-сюда бегали, словно он сам их, пацанов, боялся; они потом, на другой день, обо всём этом во дворе всем пацанам рассказали — и три дня пацаны обсуждали случившееся, вспоминая всякие другие истории, связанные с «голубыми», а Радик, самый старший в их пацанячей компании, даже предлагал устроить засаду: чтоб Вовка с Жекой опять сидели вечером на скамейке, а они, то есть Радик и все остальные пацаны, будут поблизости — будут наблюдать, но Жека на роль приманки не согласился, как его Радик ни уговаривал, и Вовка, видя, что Жека не соглашается, отказался тоже... так вот: в Вовкином понимании парни «обычные» и «голубые» располагались на совершенно разных полюсах, и полюса эти в Вовкином представлении никак не смешивались и даже — в его представлении — никак не пересекались; в частности, Вовка был уверен, что если кто «голубой», то он никогда не сможет жениться, потому как у него вставать должен только на мужчин, а значит, трахаться он может только с такими же, как он сам — с «голубыми»... а, в свою очередь, у «обычного» парня, думал Вовка, никогда не встанет на другого парня; потому что «обычный» парень — не «голубой»... и вдруг — на тебе: Игорь... вдруг оказалось: Игорь, который женат на его, на Вовкиной, сестре, и которого по этой вполне уважительной причине Вовка однозначно относил к парням «обычным», самым настоящим образом тащится еще и от него, от Вовки — трахает не только Инну, но еще и Вовку... разве это не удивительно?
Игорь скользит губами вдоль Вовкиного члена, и Вовка чувствует, как становится совсем хорошо — член, и без того твёрдый, еще больше распирается, каменеет от блаженства, и где-то в глубине попы уже зарождается сладостное чувство грядущего оргазма... но — Игорь неожиданно выпускает Вовкин член изо рта, не давая Вовке кончить, и это... это тоже удивительно: Игорь каким-то непостижимым для Вовки образом каждый раз чувствует, когда Вовка доходит до кондиции, и каждый раз прерывает свои ласки или сосание, не давая Вовке преждевременно кончить... В комнате уже светло, и электрический свет, льющийся из прихожей через приоткрытую дверь, кажется неестественно желтым...
— Давай? — полувопросительно шепчет Игорь, легонько сжимая Вовкину руку — ту самую, которой Вовка сжимает напряженно торчащий член Игоря. «Давай» означает в попу, и Вовка это «давай» прекрасно понимает: Игорь хочет его в попу...
— У меня сегодня двух первых уроков нет, — улыбаясь, говорит Вовка, и — говоря это, он тут же не без удовольствия замечает, как в глазах Игоря на мгновение вспыхивает радостный огонёк.
— Точно? — уточняет Игорь.
— Точно. У нас первые две алгебры, а Клава Андреевна заболела, и уроки вчера в расписании сняли...
— А чего ты вчера не сказал?
— Не знаю... забыл, — говорит Вовка, глядя с улыбкой на Игоря. На самом деле ничего Вовка не забыл, и сейчас, говоря так, он немножко лукавит: он специально не стал ничего говорить вчера, чтоб сегодня, во-первых, сделать Игорю сюрприз, а во-вторых... во-вторых — Вовка хотел проверить, как Игорь на эту новость отреагирует. И сейчас, видя, как в глазах Игоря вспыхнул радостный огонёк, Вовка вполне доволен... глядя на Игоря, Вовка улыбается.
Дождь, между тем, усиливается — барабанит по стеклу окна громче, сильнее... конечно, лучше всего было бы в школу не ходить вообще — в такую погоду лучше всего сидеть дома, но вообще не ходить нельзя: Вовка знает, что мать может в любой момент позвонить классной, или классная, у которой есть все номера телефонов, может позвонить матери, а значит — лучше не рисковать; а то, чего доброго, у матери появятся основания усомниться в целесообразности Вовкиного пребывания «в гостях», и тогда она велит ему домой возвращаться однозначно, чего ему, Вовке, делать совершенно не хочется...
— Ложись... — Вовка тянет Игоря на себя, одновременно отодвигаясь к стене — уступая Игорю место, и Игорь, прижимаясь к Вовке сбоку, послушно вытягивается рядом.
Какое-то время они лежат молча, слушая, как барабанит по стеклу дождь. Прижимаясь к Вовке, Игорь медленно гладит ладонью упругую Вовкину булочку... конечно, можно не спешить, поскольку Вовке в школу идти не к первому уроку, но Игорь уже разогрелся — Игорю сильно хочется, и он снова шепчет, касаясь губами Вовкиного уха:
— Давай, Вовчик...
— В попу? — уточняет Вовка, хотя это понятно и так: за три недели Вовка достаточно изучил Игоря, и он уже знает, что Игорю больше всего нравится ему, Вовке, всовывать в зад... и хотя Вовке каждый раз бывает больно, но Вовка еще ни разу не сказал Игорю «нет»... да и боль, если честно, теперь уже не такая сильная, какой была она, эта боль, в первый раз...
Да, в первый раз это действительно было больно — так больно, что у Вовки даже слёзы выступили... ведь тогда, в первый раз, как получилось? Дядя Жора купил на пять дней путевку в дом отдыха — для себя и для матери, и мать на эти пять дней отправила Вовку к Инне, причем, поначалу Вовке не очень-то и хотелось перебиваться у Иннки, и он даже попытался убедить мать, что он спокойно проживёт пять дней сам, но мать его даже слушать не стала — и Вовке пришлось покориться; так, собственно, он у сестры оказался... А на третий день своего пребывания «в гостях» Вовка решил немножко схитрить — у них по английскому был контрольный диктант, и Вовка еще с вечера начал изображать простывшего: кашлял, чихал, смотрел на Иннку и Игоря «затуманенным» взглядом, а утром, когда сестра дала Вовке термометр, Вовка, улучшив момент, на него подышал — чуть нагнал температуру, и Инна, посмотрев на термометр, разрешила Вовке в школу не идти. Причем, мать так легко обмануть не удалось бы — мать стала бы дотошно исследовать Вовкино состояние и уж наверняка не отошла бы от Вовки, пока измерялась температура, а Инна спешила на работу, и всё прокатило, как по маслу — Вовка остался дома. Ну, и вот.... Инна ушла на работу, за ней, чуть позже, ушел Игорь — он еще работал, и Вовка остался в квартире один. Конечно, это было клёво — не пойти в школу, причем, на самых законных основаниях — с разрешения старшей сестры... и первым делом Вовка, едва за Игорем захлопнулась дверь, не вставая с постели, поиграл с писюном, или, проще говоря, свой писюн подрочил — кончил, что называется, в кулак. Занимался Вовка этим два-три раза в неделю, когда накатывало желание, и занимался он этим везде, где придётся: и в туалете, и в ванной, и в постели... правда, в последнее время желание это — подрочить — стало «накатывать» на Вовку всё чаще и чаще, и уже были недели, когда он дрочил едва ли не каждый день, но Вовка по этому поводу особо не беспокоился — Вовка знал, что у него начинается «переходный возраст с характерной для этого возраста гиперсексуальностью», а значит — всё нормально; что такое «гиперсексуальность», Вовка вычитал в словаре; и еще Вовка знал — прочитал об этом в журнале — что «мастурбация в переходном возрасте, и особенно в период гиперсексуальности, не только безвредна, но даже необходима, поскольку она является единственно доступной для подростков естественной формой сексуальной разрядки», и потому никаких сомнений по поводу собственного самоудовлетворения у Вовки не было... короче, в удовольствии Вовка себе не отказывал. Ну, и вот: оставшись один, Вовка первым делом подрочил писюн; потом, натянув трусы и не вставая с постели, немного посмотрел телевизор, щёлкая пультом, но там ничего интересного не было, и Вовка врубил музыку — Инне и Игорю на свадьбу среди прочих подарков подарили музыкальный центр.... и тут вдруг как-то само собой неожиданно выяснилось, что заняться ему, Вовке, по большому счету нечем, — он даже не ожидал, что такое вообще может быть; дома он какое-нибудь занятие обязательно нашел бы, а «в гостях»... чем заниматься человеку, когда он в гостях? То-то и оно, что нечем... бесцельно слоняясь по квартире, Вовка совершенно случайно наткнулся на Иннкину юбку, и мысль... мысль эту юбку на себя примерить пришла к Вовке совершенно внезапно, и вовсе не потому, что Вовка эту мысль вынашивал или каким-то образом ему, пацану, эта мысль была близка, — отнюдь! Мысль у Вовки возникла внезапно, и Вовка, не видя в этом ничего зазорного и воспринимая это как от нечего делать игру, тут же, сняв шорты, напялил перед зеркалом Иннину юбочку на себя... блин, он даже не ожидал, что выйдет так классно! — из зеркала на него смотрел симпатичный вихрастый пацан в короткой юбочке, и Вовка, глядя на себя в зеркало, дурашливо покрутил попкой, — выглядел Вовка в юбке прикольно, почти как девчонка... и чтоб сходство это — с девчонкой — еще более усилить, Вовка тут же метнулся к шкафу, где на полках были рассортированы полотенца, простыни и наволочки и где была полка с нижним бельём, — выдернув из стопки сложенного белья Иннкин бюстгальтер, Вовка, недолго думая, накинул его
на себя и — желая побыстрее увидеть, что из всего этого получилось — опять устремился к зеркалу... получилось, если честно, не очень, — во-первых, бюстгальтер был большой, а во-вторых, чашечки нужно было чем-то набить, чтобы они выпирали «по-настоящему»... Лямки у бюстгальтера Вовка тут же подтянул — подогнал под себя, а в чашечки вставил салфетки... ну, и что получилось? «Сиськи», во-первых, оказались неровными, и как Вовка их ни поправлял, толку от этого никакого не было; а во-вторых, в бюстгальтере Вовка сам себе не понравился, — Иннкин бюстгальтер на нем смотрелся как на корове седло, и Вовка, покрутившись перед зеркалом и так и сяк, бюстгальтер без всякого сожаления снял. Зато юбка... в юбке Вовка смотрелся обалденно! Собственно, это даже была не юбка, а полоска материи, едва прикрывавшая попу, и сзади, как раз на попе, эта расклешенная юбочка-полоска кокетливо оттопыривалась, открывая белые плавки-трусики... «Блин, как на девчонке!» — с удивлением подумал Вовка, рассматривая себя в зеркало. Девчонкой Вовка быть никогда не хотел, и даже мысли такие — быть девчонкой — его, Вовку, никогда не посещали, но сейчас, глядя на себя в зеркало, Вовка не мог не отметить, что выглядит он как девчонка, и — девчонка довольно соблазнительная. Виляя бедрами, Вовка прошелся по комнате — и, опять подойдя к зеркалу, стал принимать разные «эротические позы». И все-таки... все-таки с «сиськами» нужно было что-то делать, — Вовка вдруг подумал, что в одной юбке он похож скорее на индейца, а не на девочку. Быть индейцем тоже было неплохо, но.... Вовке вдруг захотелось — неизвестно почему — добиться максимального сходства с девочкой... впрочем, почему — «неизвестно почему»? Вовка уже находился в том возрасте, когда человек — вольно или невольно — начинает всматриваться в себя, и любопытство, этот вечный двигатель познания, толкает на самые разные, порой неожиданные, эксперименты, и потому в этом внезапно возникшем желании — преобразиться в девчонку, посмотреть, как это будет выглядеть — не было ничего необычного, — мало ли какие роли мы ни пробуем и ни примеряем на себя, взрослея! Именно роли, потому что никогда никому неизвестно наверняка, какая роль окажется на том или ином этапе жизни созвучна внутренней сути.... Неожиданно Вовка вспомнил, что у Инны есть топик — и, порывшись на полках, он извлек из шкафа короткую маечку, в которой Иннка щеголяла летом на даче. На Иннке эта майка была в обтяжку, а Вовке она оказалась свободной, но живот все равно был голый, и так было еще лучше; приподняв юбку, Вовка сдернул с себя трусики и, заведя писюн назад, сжал ноги... ух ты! Стройный, миловидный и вихрастый, с маленькими ямочками на щеках, Вовка буквально преобразился и теперь действительно выглядел точь-в-точь как девчонка.... и даже... даже, блин, вполне симпатичная — клёвая — девчонка! Внизу живота, над стиснутыми ногами, пикантно чернел аккуратный хохолок волос....Вовка сам не ожидал, что так классно получится... и, глядя на себя в зеркало, он вдруг почувствовал, что возбуждается... то есть, не на себя, пацана, возбуждается, а возбуждается на девчонку, которую он в зеркале перед собой видел... стремительно наливаясь упругой твердостью, Вовкин писюн в одно мгновение сладко затвердел, и — Вовка в тот же миг ощутил, как, заведенный назад, писюн стал приятно давить между булочками, — стоя перед зеркалом, Вовка разжал ноги, и писюн, подпрыгнув от возбуждения, тут же вытянулся, словно пика, устремленная к потолку... В комнате по-прежнему гремела музыка, и Вовка... Вовка не слышал, как открылась входная дверь, как в квартиру вошел Игорь и как, дверь за собой закрыв, он в прихожей снял с себя куртку, потом разулся... мастурбируя перед зеркалом, Вовка увидел Игоря только тогда, когда тот неожиданно возник в зеркале: Игорь появился за Вовкиной спиной в дверном проёме, и — еще не понимая, почему и откуда Игорь появился, Вовка стремительно оглянулся назад, — Игорь.... самый настоящий Игорь стоял в дверном проёме, с изумлением глядя на миловидного, в девочку превратившегося Вовку, судорожно сжимающего в кулаке напряженно вздыбленный, как пика,
залупившийся писюн...
Дождь снова усиливается — барабанит по стеклу громче, и оттого, что за окном плотной стеной стоит дождевая муть, в комнате снова темнеет. Вовка лежит на боку, — прижимаясь к Вовке сбоку, Игорь несильно тискает горячей ладонью упругие пацанячие булочки, то и дело скользя пальцем по туго сжатой, стиснутой Вовкиной норке.
— Вовчик... — чуть слышно шепчет Игорь, обдавая Вовкино ухо горячим дыханием, — в попку... давай? В попочку...
Игорь, когда возбужден — когда он уже сильно хочет ему, Вовке, вставить свой член в зад, всегда называет попу «попкой» или даже «попочкой», и поскольку слова эти он всегда шепчет, получается это у Игоря особенно возбуждающе: «в попку», «в попочку»...
— Ты хочешь? — шепчет Вовка, хотя... чего спрашивать, если и так это ясно, но Вовка спрашивает, чтоб лишний раз услышать подтверждение.
— Да, — Игорь губами скользит по Вовкиной щеке, — хочу...
— Очень? — уточняет Вовка.
— Очень... — отзывается Игорь... и, надавив пальцем на туго стиснутый Вовкин входик, в свою очередь уточняет тоже: — Очень-очень! Давай?
— А как вчера... как вчера — мы будем?
— А как — вчера? — Игорь дел
30
0
Просмотров: 2336