Солдатская любовь

     
Ну что, Леха. Пойдем, вдарим по пиву. Я сегодня стипуху получил. Чего ржать то.
     Заставами генералы не командуют. На заставе капитан -царь и бог! А поэтому пенсия у меня капитанская. Ноги не протянешь, но и широко не шагнешь. Значит стипуха. Век живи и век получай, как студент.
     Да я и сам сегодня только кружечку, не больше. Горю желанием к Нинке сходить, пару палок бросить. А посему надо еще бутылочку Шампани и коробочку конфет, которые получше, купить. Без этого никак не получится. Дубина ты строеросовая! У меня то получится, а у Нинки нет. У бабы оргазм только после хорошего подарка появляется. Усек, пупсик задунайский. Дежурство то сдал? Ну, тогда двинули...
     Так вот прочитал я сегодня рассказик одной бабы. Фамилия еще у нее очень интересная. Да не в этом дело. Вспомнил тут одну историю. И про себя тоже... Ничего я коротко. Не буду долго сопли по стеклу размазывать.
     Дело в первую мировую было. Да не хрен ржать. Какой к черту очевидец. Моего бати и то в проекте не было.
     В общем, на Марне или около Седана, суть дела не в том. Фронт стабилизировался намертво, войска стали в землю зарываться, а для разведки это не сахар и не мед. Разведка это что?
     Правильно. Глаза и уши. Грамотный ты, однако. Разведка еще и ноги.
     Разведдонесение, еще и доставить надо. Радиосвязи в то время, в больших масштабах, само собой не было. И данные агентурной разведки через фронт таскали связные. Вот с этого все и начинается.
     В отчетах полковой разведки о нем упоминали как о Ярвине Грау. Через линию фронта они ходили вместе с Молчаливым ефрейтором. Как звали Молчаливого ефрейтора не ведомо, по должности ему клички не полагалось. Молчаливый ефрейтор звал напарника Ярви и всячески опекал.
     Был еще Гауптман. Из бывших учителей. И как все учителя — большой зануда. По вечерам он садился около Ярвина и начинал «бесконечную жалобу на жизнь». Он жаловался на то, что его фрау Лотта вовсю гуляет с лавочником. Жаловался на то, что не может получить краткосрочный отпуск и набить морду этому рыжему, толстому скоту, который закосил от фронта прикрываясь липовой грыжей.
     Ярвин Грау закрывал глаза и изредка кивал, делая вид, что слушает. Ну и хрен ли отпуск. Он на фронте уже больше года, и не разу в увольнении не был.
     Больше года, на фронте это по любым меркам «до хрена». И не только в первую мировую. Продолжительность жизни взводного меньше трех месяцев, а рядового, от наступления до наступления.
     Мечтать не вредно, ребят хоть в увольнение отпускали в ближний тыл, до солдатского борделя. А ему — «не положено»! А впрочем, многим бордель и бабы были по барабану. Может из-за нервов, у многих не то чтобы не стоял, вовсе не поднимался. И тогда они просто надирались до поросячьего визга и шли бить морду саперам, и всем кто под руку подвернется.
     Так вот, о Молчаливом ефрейторе. Вначале линия фронта линией не была. Так, одно недоразумение. Редкие опорные пункты, да немного колючки. Тогда они ходили вместе. И Молчаливый ефрейтор обучал его премудростям разведки. Потом французы начали рыть сплошные траншеи, обустраивать пулеметные гнезда и Молчаливого ефрейтора подстрелили. Он добрался до своих, но в тыл к французам больше не ходил. Потому, что без палки уже не мог ходить. Он всегда встречал Ярвина в первой траншее и сопровождал до блиндажа разведчиков. Другие солдаты тоже знали о Ярвине, но им было строжайше запрещено разговаривать с ним и даже смотреть в его сторону. Второй запрет действовал в момент перехода. «Нихт шиссен», значит Ярвин уходит или возвращается. И ружья смолкали.
     Ох уж эта немецкая педантичность. Французы тоже не дураки и по этому «не стрелять» они и засекли Ярвина. А он, к тому времени, им порядочно насолил. Артиллерия родимого кайзера так методично и аккуратно работала по разведанным целям, что на этом участке фронта сосредоточились лучшие контрразведчики французов. Резидента они бы хрен достали, а поэтому сосредоточились на Ярвине.
     А он плевал на них с высокой башни! Однажды, возвращаясь, он даже вышел на полевую кухню французов. Было интересно, правда ли они употребляют лягушек? Черта с два, пахло вареной говядиной и макаронами. Ярвин даже подумал, не пошутить ли над поваром. Утягать у него кусок побольше. Для этого и повара пугать не надо. Хватило бы сноровки обтяпать все незаметно. Только нельзя. В разведке много чего нельзя, даже пошутить. Тем более у французов вовсе крыша съехала. В последнее время они стали разбрасывать разные деликатесы. Даже подбрасывать их за проволочное заграждение. Один лопух с третьей роты даже купился. Он втихую сожрал такие свеженькие, розовенькие сосиски и, похоже, откинул копыта. Деревня.
     Иприта у начальства на этих чертовых французов не хватает, что ли!
     А тут еще собаки. Очередная французская подлянка.
     Похоже, они взялись за него всерьез.
     Он слышал их лай, но до последнего момента надеялся уйти. Не получилось. Хорошо, что все произошло в кустах на болоте, и стрелки за псами не поспели.
     С первым он разделался молча и быстро. Но второго встретить, как следует, не успел. Пришлось повозиться.
     Полковой врач зашивал его без наркоза, часто упоминая про «шайзе». Было больно и непонятно, то ли это о французском говне, то ли о нем, о Ярвине, доставившем вечно пьяному доктору внеплановую работу.
     Оказалось, что ранение кроме всего прочего имеет и положительные стороны. Кроме нашивок за ранение разумеется.
     Гауптман перестал докучать своими откровениями, и принес разведенного шнапса! Ярвин терпеть не мог шнапса, но пришлось пить. И с непривычки ему захорошело. Де еще как!
     А Молчаливый ефрейтор все-таки добился для Ярвина, как для наиболее ценного агента, отпуска и они отправились в тыл. Молчаливый ефрейтор действовал явно не бескорыстно, потому что они отправились прямиком на близлежащую ферму, и «предались безудержному разгулу и разврату». То есть разгул и разврат осуществлял Молчаливый ефрейтор, а Ярвин больше лежал на облюбованном сеновале и наблюдал за жизнью большого двора. И пил молока вволю. Раны побаливали.
     Вечером Молчаливый ефрейтор, по-хозяйски, располагался на широкой кровати фрау Марты, и когда она заканчивала домашние хлопоты, принимал ее в свои объятия. Крепкие ляжки и широкая задница Молчаливого ефрейтора уравновешивались таким же исправным хозяйством спереди, поэтому скоро фрау Марта начинала стонать и подвывать в сноровистых руках служивого. А он оказывался вовсе не таким уж молчаливым. Нашептывал в ее пылающее ушко аппетитные сальности и, кончая в очередной раз, похрюкивал от удовольствия.
      Мало того, днем он повадился тискать хозяйскую дочку на сеновале. Вовсю мял ее шикарные сиськи, залазил требовательной рукой под юбку. Девка, почему-то всегда оказывалась без панталон и скоро его мокрые пальцы вовсю копошились между мясистых половых губ. Ярвину даже нравилось наблюдать, как его кореш доводит ее до оргазма. Единственное чего ему хотелось, посмотреть поближе, как Молчаливый ефрейтор будет ломать целку этой телке.
     И дождался. Молчаливый поставил ее задом к тому месту, где, как всегда зарывшись в сено, лежал Ярвин. И принялся «заводить ее». Гладкая, упругая задница была как на ладони. А кореш Ярвина старался вовсю. Он даже полизал девкину промежность, совершенно по-французски. С кем поведешься того и наберешься. Ярвин со знанием дела оценил ухаживания Молчаливого ефрейтора. Правильно, это по-нашему.
     Доведенная до кондиции, девка издала горлом утробный звук «У-у-у...», и Молчаливый, на всякий случай, сунул ей в зубы кружевные панталоны. И правильно сделал. Она, оказалась как и ее мамаша, изрядной крикуньей. А Молчаливый ефрейтор уже не мог сдерживаться и одним махом всадил. И принялся накачивать. Он работал как трудолюбивый крестьянин, истово, меняя ритм. И кончал раза три. Не вынимая. Правильно. Кайзеру солдаты позарез нужны.
     Они уходили с фермы, и от Молчаливого ефрейтора пахло копченым салом, молоком и бабами. Ярвин с наслаждением втягивал эту крепкую смесь и радовался жизни. Его раны уже не болели, чесались, правда.
     Кстати, Леха, о запахах...
     Я, когда был еще курсантом, познакомился с одной. Курсе на втором — третьем. Целовались уже вовсю, но она пока не давала. Вернулся из увольнения, а назавтра в караул.
     Знаешь, что такое пост номер один. Правильно. Вижу объяснять не надо. В штабе, в тепле, в парадке и при автомате, а ничуть не лучше чем в постовом тулупе на ветру. Стоишь как Аполлон Бельведерский у родимого красного знамени и тоскуешь. Потому как ни шага влево, ни шага вправо...
     Народные умельцы, ерша им в жопу, такую площадку с контактами придумали, что стоит сойти, звон на всю Ивановскую. И бежит помдеж или сам дежурный по части сигнализацию выключать, и мимоходом вставляет тебе фитиль в соответствующее место.
     Так вот, стою, потею от безделья. Полез в нагрудный карман за бумажником. Хрен знает, зачем мне этот бумажник сдался, только я его так и не достал. Аж замер от неожиданности... Сунул руку за пазуху, и вдруг обдало меня горячей пахучей волной. Ее духами, ее девичьим запахом, ароматом горьковатых весенних почек. Так, словно она только что распахнула мою парадку и сходу прижалась своими возбужденными сиськами к моей груди. Ее горячее дыхание, пахнущее парным молоком, на своей шее почувствовал. Ухом чувствую, что ее влажные припухлые губы захватили горячую мочку, пососали, а потом сладкий язык пощекотал где-то под ухом. Я полы ее халатика в стороны и руками вцепился в налитые ягодицы. Надо же, она сегодня и не думает из себя недотрогу корчить, под халатиком то ничего нет! Не то, что в прошлый раз.
     Прижал ее к себе за ягодицы, и давай твердые сосочки по очереди целовать. А она уже стонет, размякла, податливая вся... И тогда я левую руку кладу на ее лобок, средним пальцем между набухших губок. Мокренькая вся! Вот удивительно, почему моей левой руке всегда самое нежное место достается. Палец между губочек, как в сливочном масле тонет. Целочку- пленочку нащупал, придавил слегка. А она только ахнула и затрепетала вся... От клиторчика вниз и обратно. Такое славное ощущение. В жизни испытал пару раз всего. А многим и этого не дано. Не достается, или с дуру своей елдой трах тарарах. Ломай, значит, да спускай поболе да почаще. Тоже мне мастера скоростного спуска.
     И ведь понимаю, что это не более чем фантазии, а наяву чувствую манящий вкус ее солоноватого пота, мну, тискаю и целую, ее отдающееся, чистое и свежее после душа, тело. А самое осязаемое, это мой елдобой, которому до боли тесно и неудобно в ушитых солдатских штанах.
     Сунул руку в карман, чтобы его переложить на привычную, правую сторону. И все, процесс пошел... Успокоил называется!
     Как там в писании, если твоя рука тебя соблазняет... Еще как соблазняет!
     Руки, они в любви посноровистее любых других членов и органов будут. Даже когда в котелке полный улет, руки все как надо делают. Случись такое сутками раньше, я бы просто приподнял мою размягшую недотрогу за попочку и насадил на своего верного Целкломидзе. Пусть и он вволю поработает и порезвится, пора уже. А так, моя правая рука принялась совершать общеизвестные возвратно-поступательные движения в штанах.
     Я ощущал, как вламываюсь в мою целочку и одновременно спуска-ю-у... Сладкая ты моя.
     Не хрена себе! В кальсонах мокро аж до колена. Липкие пятна, того и гляди, сквозь штаны проступят. А этот одуряющий запах ее тела до сих пор кружит голову. Да так, словно ее благодарные губы на своих сухих губах ощущаю. Достоял еще полчаса, пока разводящий со сменой не пришли. Пятен, слава богу, не видно было. Кальсоны к ноге присохли, хоть волосья отдирай. И самое удивительное, что ни до того, не после я онанизмом почти не баловался. Баб и девок всегда в достатке было.
     Ну это Леха грешки молодости, так сказать...
     А, с целкой то?
     Да не сладилось у нас с ней как-то.
     Недели две в увольнение не пускали, набанковал малость...
     Потом неделя в учебном центре, сессия, экзамены на носу. В самоволку и то сбегать некогда было. После подруга рассказала, что ее солдатик с соседней части после получаса знакомства объездил, и отодрал прямо в скверике около нашего КПП. Конечно, жаль малость, уж очень горячая деваха получилась бы, заводная.
     Так вот, я тебе о Ярвине еще не все досказал.
     После отпуска, дела совсем хреново пошли.
     Французы совершенно осатанели. Придумали совсем непроходимую колючку. «Спираль Бруно» называется. И проходы на болотах затянули. По сравнению с этой спиралью минное поле, что тебе райский луг. Саперы, едят их мухи, тупые пошли. Не соображаю не хрена, как и что. Молчаливый ефрейтор сам с ними лазил, и его опять зацепило. Стал совсем хмурый и невыносимый. Он и раньше то к Ярвину особой любви не испытывал. Заботился о нем так словно это не боевой товарищ, а вверенный ему «машин геверен», который протереть и смазать, чтоб не заедал во время стрельбы. Ну и хрен с ним с ефрейтором. Ярвина французы куда больше беспокоили.
     В последнее время он наловчился проползать не по болотам, а около самых пулеметных гнезд, в мертвой зоне. И вроде бы все пока получалось, только от французов того и жди новой подлости. Очень уж коварная нация. Да и Молчаливый ефрейтор видимо понял, что «дело в швах» и без крайней надобности на связь его не отправлял.
     А французы, сердцееды хреновы, точно, удумали. Одним словом, мужик мужика видит издалека. Как они его психологию, раскусили?
     А дело в отсутствии баб на фронте. Похоже, в первую мировую с этим делом было еще строже. Вроде как у нас на Памире. Война дело сугубо мужское, как впрочем, и военная служба. Представь, вот тебе в поиск идти, или хотя бы в наряд. Представил? А баба. У нее положим месячные, течет из нее как из худой канализации, а неделями не то, что подмыться, морду сполоснуть нечем. И другие женские факторы. Ну, представил?!
     Так вот, о Памире.
     Из-за этой службы мы со второй женой и расстались. Знаешь, почему у Карлссона жены никогда не было. Потому что жил на крыше. А редкая баба на крыше проживет. Даже на «крыше мира». Вот и поехал я на Памир совершенно свободным человеком. Только на хрена мне та свобода, если баб на заставе раз два и обчелся, а «свободных баб» вообще нет. Как-то не с руки у подчиненных жен отбивать, да и ради чего бабы должны давать направо и налево.
     И второе, не менее дерьмовое обстоятельство. Я высоты не переношу. Даже сейчас. Гляну с балкона седьмого этажа, как за яйца кто хватает. А там Памир. Вот и взялся я истреблять этот свой недостаток. Солдат гоняю по скалам, и сам следом. Натренировались, что твои скалолазы экстремалы. Только с тех пор мои спиногрызы, в моменты душевной непроходимости, за глаза, стали звать меня не батей, а горным козлом. Ну, это так, под горячую руку. Не может отец командир бесконечно добреньким быть.
     В тот день занимались мы проверкой и ремонтом «технических средств». Тепло, солнышко светит, весна одним словом. В виду такой погодной благодати, мои ребятки задачу моментом выполнили, возвращаемся не спеша. По пути на масенькое озерцо завернули. Так, мелкая лоханка метра три на четыре. Вода в него из трещины целебная сочится, на солнышке прогревается. Для ног истерзанных кирзовыми сапогами, самое то. Любые застарелые болячки, как рукой снимает. Расположились. Организовали наблюдение. Пацаны ножные ванны принимают, а я малость прилег.
     Сомкнул глаза на минутку и чувствую запах. Тихий такой, волнующий. Как будто звезды в ночь на рамадан колышутся. Духи есть такие «Ночи Исфахана». Что-то отдаленное. Нет, не то, пожалуй...
     Смотрю, ребят у озерца уже нет, а подходит к нему темноволосая гурия с медным кувшином, и так ладошкой по воде, шлеп, шлеп... Кувшин наполнила и своим отражением залюбовалась. Еще бы не залюбоваться! Уж я то в этом толк знаю.
     В те времена исламисты разные тихо по углам сидели, и девушки востока лица не слишком прятали. Ровно настолько, чтобы глаза из-под платка поярче стрельнули.
     Смотрю моя кызымочка оглянулась, точно украдкой, нет ли кого. Обувь сбросила и шагнула в воду. Водичка теплая, точно парное молоко, и с каждым шажком она длинный подол своего шелкового платья все выше приподымает. Зашла, чтобы вода до колен, и вдруг решительно задрала подол до пояса, прихватила его одной рукой, а другой...
     У меня аж дух перехватило. Как там дедушка Крылов — «от радости в зобу дыханье сперло»! Сперло, еще как сперло, потому что такой красоты, я никогда и ни где не видел. Может это и вправду видение райской гурии было, так это говорят исключительно для правоверных.
     Уже коленочки были верхом совершенства, а выше такие стройные, изящные бедра. А попочка! Полцарства отдать можно за возможность гладить такую нежность. Моя юная гурия слегка присела, и как ни в чем не бывало начала плескать из ладошки на эти божественные бедра, затем принялась подмываться. Да, да подмывать свой голый, чистый лобок и было хорошо видно, как тонкие пальцы унизанные перстнями скользят вдоль набухших губ, исчезают между ними, делают нервные, возбуждающие движения. Затаив дыхание, я следил как она плещет воду на ягодицы, и не столько моет сколько ласкает их и между ними. Слегка нагнувшись, она ласкающими движениями вымыла промежность, понежила коричневое, сожмуренное отверстие ануса и решительно принялась обрабатывать его изнутри, набирая пригоршней воду и поливая этот алтарь влюбленных. Причем ее палец без видимых усилий исчезал в глубине, делая такие же ритмичные движения, как и впереди. Голову могу отдать на отсечение, она «кайфовала от души», как говорили мои солдатики, причем я даже слышал, что она постанывает от удовольствия.
     На меня точно столбняк напал. Я следил, как она, поддавшись внутреннему порыву, окончательно сбросила чертово платье, и осталась в кружевном французском бюстгальтере. Она швырнула платье, пролетевшее томной восточной птицей, на камни. Следом отправился бюстгальтер после чего она, закрыв глаза, присела в теплую воду и принялась откровенно ласкать себя. О, ее груди. Ее маленькие половинки персика с превосходными темными сосками. Я точно ощущал их твердую упругость на своем языке. Она распустила волосы и точно русалка погрузилась в прозрачную воду. для этого ей пришлось лечь, и прекрасное тело извивалось в, чарующе нереальных, бликах счастья. Созерцание происходящего могло воспламенить даже камень. Тем более крепкого, спортивного мужчину в самом расцвете сил и возможностей. Казалось еще секунда, и я, пылающий от нетерпения, с желанием, распирающим мои штаны, плюхнусь в эту сверкающую бездну наслаждения рядом с ней. Плюхнусь прямо в форме, в сапогах и со своим АКАэмом.
     Она поднялась из воды и, совершенно не стесняясь, посмотрела на меня. Струйки воды сбегали по ее телу, рельефно обозначая женские прелести, и обессиленные растворялись в хрустальной воде.
     Обнаженная нимфа, улыбаясь, поманила меня рукой и вдруг, с легкостью серны, бросилась бежать по камням. Я несся следом, догоняя ее с каждым шагом, не в силах отвести взгляда от подвижной девичьей задницы. Чудесный запах девичьей кожи дразнил мои ноздри, разжигая желание. Автомат колотил меня по спине...
     Черт, какой автомат, где ребята, куда я бегу?! Мать моя женщина, что за скачки в служебное время.
      Я осторожно приоткрыл глаза и оценил обстановку. Все было на месте. Скалы, личный состав. Сон исчез. А запах. Запах остался.
     А не кажется ли...
     Нет, никому не казалось. Ржать по поводу того, что батя унюхал посреди стерильно — девственных скал бабу, никому не хотелось. Уж больно морда у меня была серьезная в то время.
     Все. Подъем. Кончай ребята отдыхать. Направление на юго — восток. До подозрительной точки пятьсот метров. Пятьсот метров через ущелье, всего час тридцать пять минут. «Здесь вам не равнина, здесь климат иной...» Могли бы и три часа телепать. Но одолели за час тридцать пять. Чего они за моей спиной про «горного козла» думали можно не приводить, до глубокой старости икаться будет.
     Хрен вам. Есть след. Для гражданского шпака, не след. А для нас след, и свежий. Еще через пару часов, точнее через два четырнадцать, мы их взяли. Тепленьких. Почти у КСП. Две бабы и проводник, из местных.
     Бабы — одна блондиночка, постарше, другая азиаточка, но не местная. Обыскали. Стандартный шпионский набор, пистолеты, трихамудь разная...
     Тут я не удержался и внимательно принюхался. Надо было видеть ребят, они по земле катались от хохота. Бабы те аж зажмурились от неожиданности, наверное, думали, что эти ненормальные их сейчас будут на шашлык резать. Так и возвращались на заставу. С пересмешками.
     Пускай смеются. Для молодого организма полезно. Наверняка еще одной солдатской байкой будет больше. О том, как батя за километр шпионку вынюхал. Да и новое, шутливое прозвище стороной не обойдет.
     Но я все-таки свои впечатления, на всякий случай, запомнил. Жизнь штука долгая, служба не завтра заканчивается. Европеечка пахла дезодорантом и потом, не то... А вот азиаточка... Ничем особенным, что-то на уровне подсознания, вроде как ... Можно сказать, что от нее совсем ничем не пахло. Но что-то на уровне необъяснимого. Запах женщины.
     Чего ржешь, Леха?
     Чего тут ржать. Обыкновенно обыскали. Бабы, не бабы, какая разница. Обыскивать, это ведь не только руками щупать. Головой работать надо, головой. Опять ржешь.
     Хочешь, я тебя расстрою. Безо всякого обыска скажу, где ты последний раз заначку от Таньки спрятал.
     Спорить я с тобой не собираюсь, сто лет знакомы, а ты до сих пор так и не усвоил, что спорить со мной — дохлый номер. Твоя Танька вчера стиральный порошок покупала и говорила, мол состирну все старье, и в сад отвезем. Ага, зацепило. Да не будет она твои старые джинсы, в поясе которых энная сумма заначена, стирать. Она сегодня в школу на классное собрание идет. Так что сиди и допивай свое пиво.
     А я за это время конец истории про связного расскажу.
     Похоже, что дело шло к большому наступлению. Очень большому. Солдаты по разным приметам это дело быстро распознают. Пополнение пришло. Боезапас подбросили. Да и жратва приличней стала. Командиры всех мастей и рангов засуетились. Да мало ли солдатских примет перед наступлением. А уж разведчики о своем наступлении узнают раньше генералов. Только Ярвину все это было до фонаря, на той стороне он и так чуть не каждую ночь бывал. А теперь еще и днем два раза.
     Дерьмо это. Шайзе — сплошное и беспросветное. Пришлось ползти на брюхе всю нейтралку и половину болота. Они что думают, что он уже в гадюку переквалифицировался? Похоже, французы его видели, когда он двигался перебежками, но не стреляли. Почему? Уж лучше бы стреляли, так привычнее.
     Сегодня Молчаливый ефрейтор провожал его на рассвете. Неплохо. В сумерках можно почти рядом с пулеметными гнездами пройти. А там глядишь и туман. На то похоже.
     Ага, вот и колючка позади. В траншее никого. Вон там, за кустами блиндаж. Вправо полевое отхожее место. Подальше от него, подальше. Чего они жрут, такая вонь стоит. А здесь, в тени кустиков можно и перебежками. Повар, ленивая задница, еще только с дровами возится. Хрен с ним, мне здесь не столоваться.
     Смотри-ка, солнышко! Только я уже вторую линию прошел. Вперед, вперед. Вот те на. Совсем бабский запах. Это тебе не полевой сортир. Хорошо французская сучка пахнет, ароматно. На повара полюбовались, а почему бы одним глазком и на нее не взглянуть. Только взглянуть.
     Молчаливый ефрейтор узнает, живьем шкуру сдерет. А мы ему и не скажем. Много он там, в теплом блиндаже знает, как мы тут развлекаемся. Мы тихонечко...
     
     Он отбивался неистово и до последнего. Даже пустил в ход зубы. Но его взяли. Похоже, это была сеть, иначе его можно было взять только мертвым. Его поволокли к штабному блиндажу, и, очухавшись от тяжелого удара по голове, он не стал рыпаться, копил силы на всякий случай. А ее он все-таки успел заметить. Плюгавая французская сучка, шатенистая. Так себе. А поди ж ты!
     Все было решено, и понятно без переводчика. Шифрограмму они взяли. Улики и свидетели. Какие там к черту адвокаты. Только укушенный капрал что-то орал про удавленника и все размахивал перевязанной рукой. Но «колонель» сказал, как отрезал. Расстрелять. С полковником не спорят. Мнение полковника дорого стоит. А он смотрел на Ярвина с каким то сожалением. Как не смотрел даже Молчаливый ефрейтор.
     Его подвели к столбу, привязали. У него получилось сесть. И он сел, наблюдая за приготовлениями к процедуре. Он смотрел, как суетится капрал с перевязанной кистью, вызвавшийся руководить расстрелом. Он был спокоен, все предрешено. Когда черные зрачки ружей заглянули в его глаза, промелькнула мыслишка, что за мгновения до залпа он может дернуться в сторону и увернуться от пуль, как делал не раз под пулеметами. Но, к черту, он не мог унижаться перед этими лягушатниками.
     Все. Ему не с кем прощаться, все кого он самозабвенно любил, остались в прошлой довоенной жизни...
     На следующее утро «Гансы» провели разведку боем и выдавили французов из первой и второй линии но дальше продвинуться не смогли. Время Большого наступления еще не наступило.
     Молчаливый ефрейтор нашел разорванное пулями тело Ярвина Грау там же, около столба. Обрезал веревки и закопал в ближайшей воронке. Потом, с истинно немецкой педантичностью, составил рапорт о том, что связной пес по кличке Ярвин Грау, был захвачен французами при переходе линии фронта и расстрелян. Похоронен у населенного пункта N.. Все.
     Французские контрразведчики тоже составили отчет об успешно проведенной операции по поимке немецкого связного кобеля, при посредстве обыкновенной, текущей сучки. Разведка занятие бюрократическое. Как образно выразился о разведке один знающий человек — «больше бумаги, чище жопа». Благодаря этим донесениям и стало известно...
     Ну что ты ржешь Леха!? У тебя что сегодня, день смеха?
     Да не обижаюсь я.
     Расскажи я по-другому, ты бы слушать стал?
     А у солдата какая любовь. Любовь она у гражданских, Леха...